и его преториях быстрее, чем в тот день зашло солнце. Поговаривали, что Тит не позволил казнить отца сразу. Он попытался заставить его присягнуть Иллиру, но, когда Максиан отказался, Тит решил сломать его. Среди обычного люди и аристократии поползли разные слухи и мнения на этот счет. Воины и бедняки, поддерживающие Иллира, посчитали этот поступок очищением. Аристократы из общества Света[2] стали относиться к Титу лучше. Им нравилось, что он достаточно жестко расправлялся с противниками Иллира, не взирая на родство. Жест с отцом был для них доказательством его преданности новым идеалам. Но для «высшего света», богачей-перебежчиков, это стало знаком, что кровные узы, семья и традиции умерли и в новом мире больше ничего не значат.

Те, кто тайно сочувствовали прежнему правителю и аристократии, но при этом принял сторону Иллира, чтобы избежать гонений, стали еще больше не доверять Титу. Тит среди аристократов стал изгоем. Все те, кто не поддерживал приход Иллира или молча наблюдал за его приходом, почувствовали опасность, исходящую от молодого наследника Люксидумов. Никто не хотел иметь с ним дел. До Иллира аристократы считали Тита «сынком» Максиана. Никто даже не пытался взглянуть на него как на личность. Обычно говорили: «А, это сынок Великого Максиана». Тит по их воле мерк на фоне своего отца, великого полководца. В глазах окружения он не годился в сменщики, сколько бы он реально не пытался доказать, что чего-то достоин. Его бесконечные тренировки, учеба не производили на них должного впечатления. Высшее общество не обращало на Тита внимания, но теперь все поменялось и в их сердцах поселился страх.

* * *

Максиан еще к обеду замолчал и больше не тревожил Натана. Яркий луч света медленно пересекал темницу. За утро Натан прочувствовал всю мерзость нахождения там: запахи гнили и влаги, склизкую влажность каменных стен, холод постоянной темноты и писк жирных крыс где-то поблизости. Он один раз бывал в пещере — это ощущение было схожим. Из отверстия, через которое в камеру поступал свежий воздух и свет, слышался город со всеми населявшими его людьми и животными. Самая обычная жизнь кипела в обычном порядке за стеной, не обращая никакого внимания на беду Натана.

Он никогда ранее не был в таком положении: чтобы кто-то решал за него, ограничивал его свободу. Натану только сейчас стало приходить осознание, что он заключен и в ближайшее время, если не произойдет чуда, он вынужден будет провести в тюрьме. Он ощутил себя будто связанным и вдруг почувствовал, как его сердце требует свободы. «Как же хорошо быть просто свободным», — подумал он.

Натан, сжавшись в клубок сидел у стены, обхватив себя руками, а потом резко встал и подошел к тяжелой деревяной двери камеры и облокотился на нее руками, пытаясь выдавить из створок.

— Что ты делаешь, дурак? — спросил его Максиан, спустя некоторое время.

Натан пробормотал ответ себе под нос:

— Я не должен быть тут.

— Я спрашиваю, что ты делаешь? Отойди от двери. Скоро придет стража.

Натан не обращал на него внимания. Тогда Максиан подошел к сокамернику и попытался отдернуть его. Натан стал яростно сопротивлялся. В темноте были слышны их потуги в борьбе, но потом они прервались скрежетом железной решетки в глубине темницы и приближающимися шагами по коридору. Натан остепенился и отошел к противоположенной стене.

Стража действительно пришла и принесла обед — жалкое зрелище: бульон без чего-либо с отвратным запахом тухлятины. Когда стража ушла, Максиан успокоившись пояснил, почему он пытался оттащить Натана:

— Если они застанут тебя у двери, то все в камере окажутся в кандалах.

Натан ничего не ответил. Тогда Максиан добавил:

— Был тут один до тебя, такой же оголтелый. Сколько я пострадал из-за него. Но ничего. Побуянил, теперь спит вечным сном.

Натан оттолкнул миску и бульон вылился наполовину.

— Ты не будешь? — спросил его Максиан.

— Нет.

Максиан невероятно быстро приблизился к Натану, схватил миску и скрылся в своей части камеры. Он был словно дикий голодный зверь, живущий в пещере, подумал Натан. «Загнанный, испуганный, обреченный. Сколько же он там пробыл? Как сын мог обречь своего отца на такую участь? В сердце Тита нет жалости, раз он способен на такое», — размышлял он.

* * *

Вечером Максиан вновь заговорил, на этот раз он говорил будто с собой:

— Мой сыночек… мой сыночек… мой сыночек

Он повторял эти слова снова и снова так ласково, как только мог, будто скулил, хотя звучало это с стороны пугающе. Было странно слышать эти слова от бывшего генерала, человека, прошедшего ни одну войну. Натан в напряжении вслушивался в них. Он догадался, что у Максиана было не все в порядке с головой. Раньше Максиан решал судьбы тысяч одной только своей волей, а теперь вжимался в холодную стену, бился затылком о камень в припадке, безвольно обреченный верить играм своего разума. Днем Натан подсчитал, что его схватили еще полгода назад. Видимо, все это время Максиан сидел здесь — в полной темноте. Не удивительно, что он превратился в сумасшедшего и одичавшего человека.

Внезапно мягкий голос легата переменился. Он будто зловеще зарычал:

— Ты убил ее! Ты убил ее! А-а-а! Убийца! Глупый мальчишка! Ты убийца!

Под конец его голос поменялся и стал похожим скорее на рев, смешанный с хлипаньем. Максиан зловеще заревел. Натан не понимал, что происходит. Его охватил ужас и оцепенение. Он вжался в стену надеясь, что Максиан не станет к нему приближаться.

Жалобный рев эхом разносился через коридоры по всей темнице. Зловещие его отголоски возвращались, будто все заключенные стали реветь вместе с Максианом. Из глубины темницы вновь донесся знакомый скрежет. Кто-то приближался. Максиан продолжал дико кричать, а Натан догадался, что идут к ним. Переступая через свой страх, он подбежал к легату и попытался его успокоить, но сквозь тьму увидел наводящий ужас взгляд — белые пятна глаз глядели на него с невероятной яростью. Натан отступил.

В камеру ворвались двое стражников. Они бросились к легату и стали избивать его мечами, не доставая из ножен. Максиан попытался вступить схватку, но силы были не равными. Натан только