наручи, наплечники, набедренники. Сколько копий не смогли пробить его нагрудник и наспинник. А как надёжен был бургонет[54]! Зря всё-таки великий Густав Адольф отменил защитное вооружение рейтар, это было единственное, в чём не соглашался с великим полководцем ветеран и по старинке наводил ужас на врагов во время атак, походя на огромного чёрного ворона!

Облачившись для боя, с поднятым пока козырьком, неся в каждой руке по большому тяжёлому пистолету, ритмейстер вышел к главным воротам, чтобы проводить своих кавалеристов. Положив пистолеты на траву у ног, он придирчиво оглядел своих подчинённых – и удовлетворённо кивнул, оставшись доволен их внешним видом и выправкой. Рейтары браво отсалютовали своему командиру палашами и, соблюдая строй, неторопливо направились к переправе через Охту. Сержант, уловив знак ритмейстера, крикнул всадникам, чтобы ждали его у реки жечь мост и, соскочив на землю, подошёл к офицеру.

– Возьми, – запустив руку в карман штанов, Берониус извлёк на свет увесистый мешочек с деньгами, – здесь золото тех, кто с нами воевал.

Сержант молча опустил мешочек в свой просторный карман. Он прекрасно знал происхождение этих денег. Ритмейстер Берониус был строгим командиром в своём эскадроне и безжалостным рубакой в бою, но никогда не убивал и не мучил мирных жителей. При этом всегда оставался со своими рейтарами в прибытке.

После удачного штурма очередного города Берониус, ведомый какой-то неведомой силой, нёсся впереди своих кавалеристов, сворачивал в узкую улочку и безошибочно определял на глаз самый богатый дом. После этого, взяв двух рейтар с собой, оставлял сержанта с десятком людей у входа – охранять добычу от других шведов, и переступал порог мирного жилища зажиточного горожанина.

Оперевшись на длинную шпагу, ритмейстер вежливо объяснял перепуганному бюргеру и его домочадцам, что у них есть прекрасная возможность избежать всяческих неприятностей, связанных со взятием города, всего лишь за триста-четыреста рейхсталеров. Это был не грабёж – любезно подчёркивал Якоб Берониус, – а плата, за которую его рейтары брались охранять семейство от невзгод, покуда шведская армия пребывает в городе. После столь убедительного монолога хозяин, как правило, бросался опустошать свои тайники – и все ценности дома поступали в казну эскадрона. Цена, которую ломил Берониус, была огромна даже для богатого помещика, не то что для городского жителя, и он не настаивал на внесении всех денег, прекрасно понимая: раз уж сумма не дотягивает до назначенной, значит, взять с хозяев более нечего. Причём гере ритмейстер никогда не возражал, чтобы хозяйская жена и дочки даже оставили себе по паре любимых серёжек или несколько колечек. И – соблюдал договор – семья пребывала в неприкосновенности!

После дележа добычи часть её откладывалась в особый кошель – эти деньги предназначались семьям убитых рейтар, если таковые имелись, и тем товарищам, которые вследствие полученных увечий вынуждены были оставить службу. Тогда им выдавали своеобразное «выходное пособие» от эскадрона и суммы, которые отставники, оказавшись в Швеции, развозили семьям убитых. Эти-то деньги, которые по общему согласию хранились у ритмейстера, и были теперь вручены сержанту.

– А вот ещё, – Берониус протянул рейтару второй тугой мешочек. – Тут моё жалованье за последнее время. Родных нет, так что завещаю потратить эти талеры на хорошую попойку! Отведите душу, вам и так год не плачено за службу!

– Слушаюсь, командир, – мрачно ответил сержант. – Но послушай, а может, мы…

– Нет! – оборвал его ритмейстер. – Горн хоть и плохой, но генерал. Вы получили приказ. Отправляйся! И – мой совет – никогда не служи с финскими рейтарами! Не пойму до сих пор, для чего жителей этого герцогства стали брать в кавалерию.

– Конечно, командир! Настоящими рейтарами могут быть только шведы! – согласился сержант.

Он отсалютовал Берониусу вскочил на коня и, дав ему шпоры, пустился догонять рейтар. Ритмейстер же занял позицию перед крепостными воротами и отметил про себя, что ветер, удачно дувший вдоль Охты, гнал прочь едкий дым пожарищ, охвативших крепость и город, а начавшийся мелкий дождик приятно освежал лицо.

Ждать пришлось долго, но вот наконец офицер завидел двигавшиеся со стороны реки цепи русских в малиновых и серых кафтанах с алебардами и мушкетами в руках. Впереди шёл их командир в синем кафтане с зелёным воротником и в зелёной же высокой шапке, указывая протазаном на ритмейстера и что-то крича.

Его и впрямь было трудно не заметить! Ярко начищенные чёрные доспехи рейтара блестели даже в такой тусклый дождливый день. Бывалый вояка поправил бургонет и поднял пистолеты. Подпустив врагов поближе, методично выстрелил в командира и ближайшего стрельца, отметив с досадой, что промахнулся, бросил ставшие бесполезными пистолеты на землю, медленно обнажил тяжёлую шпагу и размеренным шагом двинулся вперёд. Это финские рейтары – жалкое подобие кавалерии великого Густава Адольфа – перед наступлением что-то кричат, чтобы придать себе храбрости. В его эскадроне и без варварских воплей всем и всегда хватало отваги. Шведы идут на смерть молча!

Русский в сером кафтане навёл на него мушкет – и сильный удар в шлем отозвался тупой болью в голове. Якоб Берониус, пошатнувшись, рухнул как подкошенный. Стрельцы, приняв его за важную птицу, не стали добивать старика. Обшарив карманы и не найдя ничего ценного, схватили рейтара под микитки, потащили в плен, прихватив его шпагу и бургонет с глубокой вмятиной от пули в качестве трофеев.

…Вскоре Потёмкин почти одновременно получил известия от пятидесятника и атамана: город и крепость пусты; шведы ушли, запалив склады с зерном, которые сейчас тушат стрельцы и казаки, а защищал Ниеншанц всего один швед, с виду – важная птица. Сообщалось, что его подстрелили во время приступа и сейчас, раненого, стерегут у Великих ворот.

Отправив для разведки два струга по Неве и два – по Охте, Потёмкин наказал ясаулу смотреть в оба, и ежели что – палить из фальконетов, и съехал с Василием на берег в той самой лодчонке, которую шустрый паренёк намедни одолжил у чухонца.

– Заодно сведу лодку на место чухонцу, своих зорить грех, – рассудительно заметил попович.

– Сведёшь, токмо сначала в Ниеншанц нать! – властно распорядился воевода.

Выбравшись на берег, Свечин повёл стольника знакомой дорогой к главным воротам. Потёмкин ещё издали начал внимательно разглядывать прочные стены, прикидывая в уме, что изгоном такую крепость, пожалуй, и не возьмёшь, шведы вполне могли бы отбить не один штурм.

У ворот пятидесятник встретил воеводу поклоном, доложив о взятии шанцев без потерь. Показал и пленного, сидевшего в стороне под охраной стрельца, – офицера с перевязанной тряпицей головой.

– Это же Берониус! – радостно закричал Свечин. – Ритмейстер рейтарский! Воевода, я сему шведу животом обязан.

– О, Базиль! – махнул ему