имел бы меньше друзей и меньше поддержки, если бы земля давала только полезные маис и картофель [и] отказывала в этом декоративном и социальном фрукте»{283}. Цветение яблонь дарило красоту, а также фруктовый сидр и яблочную водку эпплджек. Таким образом, кроме очевидной полезности благопристойных маиса и картофеля, Эмерсон различает менее заметную функцию красоты и опьянения, такую же важную для социальных обезьян, как хлеб и картофель.

Жидкий экстаз и коллективный ум

Трезвость уменьшает, дискриминирует и говорит «нет»; опьянение расширяет, объединяет и говорит «да». Это в действительности величайший возбудитель ДА-функции человека. Оно переносит своего приверженца с холодной окраины сущего в его сияющую сердцевину. На мгновение оно делает его и истину единым.

УИЛЬЯМ ДЖЕЙМС{284}

Слово «экстаз» происходит от греческого ek-stasis, что буквально означает «находиться за пределами себя». Глубокое опьянение, особенно в сочетании с музыкой и танцем, не только позволяет потенциально враждебным людям больше доверять и симпатизировать друг другу, но и служит инструментом, фактически уничтожающим различия между «я» и другими. Таким образом, отдаваясь забытью, которое приходит с опьянением, мы подаем культурный сигнал своей полной идентификации с группой или растворения в ней. По поводу употребления чичи традиционными культурами в Андах Гай Дьюк пишет:

В Андах публичное опьянение занимало центральное место в религиозной и социальной жизни… Опьянение считалось способом достижения более глубокой связи с духовным миром, ни один ритуал не проходил без поощрения участников к пьянству… Целью было напиться как можно сильнее и публично продемонстрировать свое опьянение как признак погружения в церемонию… Ритуальное публичное опьянение считалось не просто желательным, во многих случаях оно было обязательным{285}.

Рассмотрев выборку из 488 малочисленных сообществ, для которых существуют соответствующие антропологические описания, Эрика Бургиньон обнаружила, что 89 % имеют ритуальные практики, призванные вызвать состояние диссоциации или экстатического транса обычно с помощью танца, пения и одурманивания химическими веществами{286}.

Повсеместное значение первых двух факторов, танца и пения, как источников экстатического единства давно признано в антропологической литературе{287}. «Когда танцор забывается в танце, – пишет Альфред Рэдклифф-Браун в классическом труде о культуре Андаманских островов, – он достигает состояния воспарения… в то же время чувствуя свою полную и экстатическую гармонию со всеми своими соплеменниками»{288}. Обычно в центре внимания находятся психологические и физиологические эффекты, создаваемые ритмом, синхронностью и повторяемостью. Крестный отец современной антропологии религии Эмиль Дюркгейм считал музыку, ритуал и танец ключевыми культурными технологиями, позволяющими создать «коллективный подъем», связывающий воедино традиционные культуры. Влиятельный теоретик Рой Раппапорт также утверждал, что «обрядовое порождение communitas[26] часто создается в значительной степени устанавливаемыми ритуалом темпами, повторяемостью и в более общем плане ритмичностью»{289}.

Более новые работы в области когнитивной науки о ритуалах следуют этой традиции: ученые сосредоточиваются на компонентах обрядовости, в частности на физической синхронности. Например, одно исследование показало, что если незнакомцы танцуют синхронно друг с другом, в отличие от ситуаций, когда их танец частично или полностью не синхронен, у них повышается болевой порог (это надежный показатель активации выработки эндорфина) и появляется, по их сообщениям, чувство социальной близости. Другие эксперименты подтвердили, что, когда испытуемый постукивает пальцами по поверхности вместе со своим визави и делает это синхронно, у испытуемого растет чувство симпатии, взаимное доверие, готовность помочь и чувство сходства с партнером{290}, причем это ощущение просоциальности может распространяться весьма широко, охватывая не только партнера по синхронным действиям, но и других людей, не участвующих в этой деятельности{291}.

Все это важные открытия. Однако теоретики религии и исследователи ритуала с точки зрения когнитивных наук поразительно редко признают, что участники многих (если не большинства) традиционных обрядов, танцующие, поющие и двигающиеся синхронно, еще и пьяны в стельку. Например, ритуальная жизнь древнейших культур инков и майя вращалась вокруг публичных мероприятий, которые посредством танца и музыки объединяли общество и прославляли богов. Они также предполагали настолько сильное алкогольное опьянение, что это потрясало первых миссионеров{292}.

В Древнем Египте Праздник опьянения был главным торжеством, посвященным спасению человечества, когда жестокую богиню Хатхор удалось обманом заставить выпить окрашенное в красный цвет пиво вместо человеческой крови. После ряда подготовительных церемоний праздник заключался главным образом в том, что все упивались до положения риз в Зале опьянения, затем участвовали в освященных ритуалом сексуальных оргиях и, наконец, засыпали. Марк Форсайт так описал результат свои исследований: «Это было питие, преследовавшее единственную цель – священное опьянение, и, чтобы достичь совершенного опьянения, нужно было стать абсолютно пьяным»{293}. Утром в зал потихоньку затаскивали гигантское изображение богини, и все присутствующие, еще не протрезвевшие, внезапно разбуженные оглушительным грохотом барабанов и тамбуринов, видели грозно нависающую над ними великую богиню. Вряд ли это было приятно, но должно было вызывать священный трепет. Цель, замечает Форсайт, заключалась в том, чтобы, полностью уничтожив обыденное, трезвое «я», создать момент «идеального единения» с богиней и, следовательно, со всей общиной.

Алкоголь настолько эффективно децентрирует «я», что вызванный одурманивающими веществами экстаз уходит в такую же древность, что и сам человеческий ритуал. Сосуды с древнейшим известным нам спиртным напитком – «неолитическим грогом», приготовленным из медовухи, рисового пива и фруктового вина, – найденные в гробнице Цзяху (7000–6000 гг. до н. э.) в долине Хуанхэ, были «аккуратно установлены у ртов покойных, возможно, чтобы им легко было пить в загробной жизни». Без сомнения, содержимое сосудов употребляли также участники и свидетели погребальных ритуалов{294}. Самыми впечатляющими археологическими находками, относящимися к бронзовому веку в Китае, являются огромные, сложной формы ритуальные сосуды, предназначенные для подачи и употребления спиртного. В гробницах конца неолита и начала бронзового века обнаруживается множество приспособлений для питья, музыкальных инструментов и остатков пищи, из чего следует, что с самого начала документированной истории Китая мертвых провожали в последний путь дикой вакханалией, достигавшей кульминации, когда присутствующие, пьяные в стельку, швыряли свои кубки в могилу{295}.

Судя по одному из древнейших свидетельств существования винопроизводства на Западе – из пещерного комплекса в Армении, датированного примерно 4000 г. до н. э., – первые урожаи одомашненного винограда перерабатывались в обширных хозяйствах, объединявших винодельню и могильник. Давильни, бродильные чаны и чаши для питья были найдены рядом с большим кладбищем, и кубки можно было обнаружить и в могилах, и среди них{296}. Косвенным свидетельством древней связи между одурманиванием посредством химических веществ, ритуалом и экстазом служит удивительный черепок, относящийся к раннему неолиту (IX тыс. до н. э.), найденный на территории современной Турции, недалеко от Гёбекли-Тепе. На нем изображены два счастливых человека, танцующих в компании черепахи. Присутствие пляшущего животного ученые считают символом «измененных состояний сознания» (рис. 3.2).

Рис. 3.2. Глиняный черепок из Невалы-Чори, IX тыс. до н. э. (фото: Dick Osseman, публикуется с разрешения, https://pbase.com/dosseman)

Если учесть факты, полученные из других археологических находок этого региона, такой экстатический танец, вероятно, можно объяснить огромным количеством выпитого пива.

И, говоря о вызванных пивом галлюцинациях, нельзя не упомянуть, что всевозможные психоделики растительного происхождения также часто использовались в качестве катализаторов экстатического группового переживания. Когда группы из числа малых народов Амазонии, разные и потенциально враждебные, сходятся вместе для торговли и поиска брачных партнеров, то традиционно прибегают к яхе (аяуаске), напитку, содержащему один или несколько галлюциногенов, чтобы вызвать многодневный коллективный транс, сопровождаемый пением и танцами. «Главная задача всего этого действа, – пишет Роберт Фуллер, – продемонстрировать божественный источник правил, регулирующих социальные отношения»{297}. Коллективный смысл утверждается через совместный приход.

Недавнее исследование всемирной этнографической летописи, посвященное музыке, обнаружило прочную связь между музыкальными исполнениями и алкоголем{298}, это свидетельствует о том, что создаваемая музыкой синхронность движения и гармония в группе обычно подкреплялись обильными возлияниями.