— Это вы — ее мама?

Случалось, что Силию такие вопросы задевали, и, не в силах сдержаться, она отвечала:

— Так, знаете, получилось, что я ее родила.

В эту фразу она вкладывала весь сарказм, на который была способна, причем порой в ее голосе звучало сомнение.

Наследства матери хватило на три года. Незадолго до того, как оно иссякло, Силия от руки написала несколько объявлений, в которых было сказано: «Даю уроки фортепиано у себя дома», и расклеила их на столбах неподалеку от квартиры. Ее предложение интересовало многих, но то ли она называла слишком высокую цену, то ли что-то было не так в ее манере говорить по телефону — встретиться с ней захотел лишь один человек.

Его звали Джон Полсен. На вид ему можно было дать где-то под сорок, мужчина высокий, сухопарый, с молочно-белой кожей, крупной красивой головой и коротко подстриженными черными волосами, зачесанными вперед, как у монаха. Говорил он с непонятным Силии акцентом — не то скандинавским, не то голландским, причем его манера изъясняться отдавала, если можно так выразиться, некоторым условным формализмом.

— Мне бы хотелось сыграть Баха до того, как я умру, — с места в карьер заявил он ей.

У нее мелькнула мысль о том, что он, должно быть, смертельно болен, но тут из ванной вышла Рэчел, и как только она представила визитера дочери, тот сказал:

— Именно так я планирую назвать свою первую дочь.

Получается, еще хотя бы несколько лет он рассчитывал прожить.

— А сыновья у вас уже есть? — спросила Силия.

— Нет, нет… — Он сцепил пальцы рук — пальцы были необычайно длинными. — Я хотел сказать, что мне когда-нибудь… настолько повезет, что я смогу жениться, и тогда у меня будет дочь.

Они договорились, что Джон будет приходить к ней заниматься два раза в неделю. Он сказал ей, что работает на себя, поэтому его устроит любое назначенное ею время для занятий. Она спросила, какая у него работа.

— Я работаю с собственными капиталовложениями, — ответил он.

Значит, у него были капиталовложения.

Но не было ни слуха, ни таланта. По понедельникам и четвергам, с двух до половины четвертого, Силия сидела рядом с ним и билась за то, чтобы он мог сыграть самые примитивные гаммы. Полнейшая неспособность совладать с ритмом и координацией ее просто ошарашивала. Эти замечательные длинные пальцы, которые с таким изяществом расстегивали пуговицы пальто и однажды стряхнули ресничку со щечки Рэчел, на клавишах оказывались толстыми и неуклюжими. К концу урока оба были вконец измотаны. Он чуть не шепотом говорил:

— Извините меня.

Силия в ответ бормотала что-то о том, что не стоит отчаиваться и терять надежду (ведь он же был — о господи! — единственным ее учеником), а Рэчел только потирала ручонки.

Рэчел его просто обожала. Джон говорил с ней уважительно, казалось, он будил в ее трехлетнем сердечке страсть к свободе. И у Силии он, должно быть, вызывал подобное чувство, но — положа руку на сердце — в ней он будил еще и чисто физическое влечение. Его худые запястья, утонченный профиль, элегантность живущего впроголодь аристократа в сочетании с обреченностью музыкальных амбиций провоцировали в ней желание немедленно уложить его в постель и нежно раздеть. Она почти не смотрела на мужчин за последние четыре года, и ее никогда не привлекал настолько деликатный человек, но именно эта его деликатность позволяла ей представлять, что он входит в ее жизнь. Не грубым вторжением, а как изящное украшение. У которого еще и капиталовложения есть! Без всяких намеков с его стороны — кроме обычной его учтивости — она стала строить воздушные замки, думая о свадьбе, о доме с садиком, о том, что не надо будет считать, сколько она потратила на сигареты, и не надо будет покупать лифчики в самых дешевых магазинах.

Чтобы более или менее прилично сыграть примитивную мелодию на десять тактов, ему потребовалось два месяца. Силия решила это как-то отметить и спросила, не хочет ли он остаться на чашку чая. К немалому ее удивлению (после урока ее ученик всегда торопился на встречи с банкирами и биржевыми брокерами), он ответил:

— Мне действительно очень этого хочется.

Она поставила на стол свой лучший чайный сервиз, приготовила сэндвичи из белого хлеба с салатом и помидорами, обрезав предварительно корочку. Джон умял их за милую душу и казался счастливым и расслабленным, рассказывая им о том, как проходили его детские годы в Осло и Франкфурте. Мать его была детским врачом, отец — финансистом.

— А наш папа живет в Нью-Йорке, — заявила Рэчел, как только он сделал паузу.

— Это твой папа там живет, — поправила ее Силия.

— Он черный, — не унималась Рэчел.

— Неужели? — изобразил удивление Джон. Он улыбнулся Силии участливой и довольной улыбкой. Улыбкой мужа.

В следующий четверг он остался на ужин, потом подождал, пока Силия купала Рэчел, и по настоянию девочки прочитал ей перед сном рассказ.

— Хотите рюмочку кофейного ликера? — спросила Силия, когда он вернулся в гостиную. Сама она уже допивала третью. — Или сразу перейдем к сексу?

Джон ослабил узел галстука.

— Сначала я хотел бы привести себя в порядок, — проговорил он.

То есть он собирался принять душ, причем в одиночестве.

Силия сочла это на удивление милым. Она ждала его в постели и думала о том, выйдет ли он из ванной голым или обернет вокруг бедер полотенце. Вторая догадка оказалась верной — его интимные подробности были скрыты полотенцем, которое он убрал только после того, как скользнул под одеяло.

Они целовались, по крайней мере она его целовала. Плоть его оказалась неожиданно вялой и податливой, как шланг из мягкой пористой резины. Что бы она с ним ни делала, эрекция у него так и не наступила. В конце концов он повернулся на спину и натянул на себя простыню.

— Прости меня, — прошептал он. — Я ничего не могу с собой поделать, когда рядом в комнате Рэчел.

— Она спит.

— Я чувствую себя… так себя чувствую, будто несу за что-то ответственность…

К чему он это сказал? Силия приподнялась, опершись на локоть:

— Ответственность за что?

— Она, конечно, твоя дочка…

— Верно.

— Но у меня все время перед глазами ее личико.

Силия снова легла. Теперь ей все стало ясно: его в этом доме привлекала Рэчел, а не она. А если копнуть поглубже, может быть, именно Рэчел была единственной причиной того, что он сюда ходил все эти недели.

— Знаешь, тебе никогда не удастся сыграть Баха, — сказала она, окончательно осознав жестокую истину.

— Да, я знаю, что горбатого лишь могила исправит. Но мне бы хотелось… — Он повернулся к ней лицом, придерживая простыню у шеи. — Я бы хотел продолжать тебе платить, поскольку ты имеешь полное право на это рассчитывать…