— Что там? — прошептала Владислава. — Пустите, Петр, я хочу…

Голос княжны как-то странно задрожал. Он попятился, толкая Владиславу, которая попыталась пробраться к бочонку.

— Пустите!

— Нет. Нельзя. Опасно.

— Почему? Я хочу есть!

— Нельзя.

Бочонок притягивал, манил. Внезапно пришла ясная мысль, что вокруг во всех мешках, кадках и бочонках — еда. Соленые грибы и моченые яблоки, копченые окорока и колбасы, сыр и соленая икра. Осталось определить, что где. Руки сами потянулись надорвать бок ближайшего мешка. Там, судя по всему, хранились окорока… А у стены ждут своего часа бочонки с пивом, медовухой, самодельными винами и настойками. Вина хорошего, какое пил когда-то, захотелось неимоверно.

— Нет.

И словно ждала именно этого слова, со скрипом распахнулась внутренняя дверь. На пороге, со спины кажущийся черной тенью, замер хозяин дома — высокий худощавый согбенный силуэт.

— Чего застыли? Аль заплутали? В трех соснах-то…

При свете выяснилось, что сени не так уж велики — шага три-четыре. И насколько на улице было холодно и сыро, настолько в большой комнате, куда они попали, было жарко и сухо.

Свет и тепло давал внушительных размеров очаг, какой впору был придорожному трактиру, а никак не одинокому домику в глухой местности. Над огнем висели два котелка, большой, ведерный, и поменьше, от которого исходил терпкий травяной дух. Сиротливо стояли прислоненные к стойке вертела, судя по толщине, предназначавшиеся не только для пернатой дичи. Вдоль стен стояло несколько ларей и шкафов. На разной высоте были прибиты полки, ломившиеся от посуды. По углам торчали бочки, а середину комнаты занимал длинный стол и две лавки. На нем скромно смотрелись одинокая свечка и две миски с простым ужином — каша и хлеб.

Хозяин, при свете оказавшийся тощим стариком с уныло висевшими усами и седыми всклокоченными, словно побитыми молью волосами и такой же бородой, прошел к столу, но остановился на полпути.

— Проходите к огню.

Лясота подтолкнул Владиславу поближе к очагу. Удушливое тепло огня окутало его, постепенно начиная испарять из костей холод и сырость. Его всего затрясло. Он скинул с плеч девушки ее шаль и промокший насквозь сюртук, выжал одежду на зашипевшие угли, встряхнул, накинул на вертела, чтоб просушились. Взяв за локоть, как неживую, усадил княжну на колченогий табурет. Девушку била мелкая дрожь. Она разрумянилась — то ли от тепла, то ли от простуды. Взгляд ее не отрывался от огня. Как во сне, она потянулась, выжала сначала подол платья, потом не спеша стала распутывать порядком растрепавшиеся косы. Лясота стоял рядом, исподтишка щупая за пазухой мешочки с огнивом, трутом и порохом — не отсырели ли? Про пистолет за поясом он волновался не меньше, но проверять оружие в присутствии хозяина боялся.

Тот смотрел на гостей пристально, не отрываясь; оба чувствовали на себе его взгляд.

— Откудова сами будете? — нарушил молчание старик.

— Издалека, — решил не вдаваться в подробности Лясота. — Торопились, решили успеть до грозы.

— Бывает. А куда путь держите?

Владислава вскинула на своего спутника глаза. Она уже открыла рот, чтобы ответить, но мужчина выразительно шевельнул бровями и решительно заявил:

— Далеко.

— И давно в дороге?

— Да.

— Устали небось? — не отставал старик.

— Грозу переждем и дальше пойдем.

Владислава чуть не задохнулась от возмущения. И почему Петр не дает ей вставить ни слова? В конце концов, она — княжна Загорская, наследница имени и титула! Они уже на землях ее отца, и она имеет право…

— Вижу, — заключил старик, — люди вы непростые. Не взыщите, коль что не так. Один ведь живу, даже собаки нету. По целым дням сиднем тут сижу. Порой днями людей не вижу. А тут сразу двое. Отчего не поговорить?

Лясота молчал, глядя на пламя. Оно было живым, настоящим, чистым. От котелков поднимался сытный дух. Что в большом? Кажется, щи? Он посмотрел на Владиславу. Девушка ответила ему жалобным взглядом. Глаза ее блестели как-то странно. Неужели впрямь заболела? Вот и румянец на щеках так и горит…

— Что-то вы больно молчаливы, — не отставал хозяин дома. — Как рыбы снулые.

— Устали, — коротко ответил Лясота.

— Неужто так? А по мне утопленники разговорчивее вашего будут. Тут о прошлом годе в поместье одном случай был, — пустился он в объяснения, — как-то раз понаехали к тамошнему барину гости. Ну, лето, теплынь, отчего не погостить. И вздумал один из гостей хозяйскую дочку на лодке прокатить. Река большая, Вертуга, уж до того красива — спасу нет. Вот поплыли они — а тут гроза. Аккурат такая же, как сейчас. Вода и поднимись, из берегов ажно вышла. Они к берегу плыть — берега не видать. А в лодку вода налилась… Так оба и не воротились.

Владислава вздрогнула, с испугом покосившись на мужчин.

— Знающие люди сказывают, они до сей поры по реке плавают, ищут берега, а найти не могут.

Вместо ответа Лясота наклонился, вынул из огня сучок и сжал в кулаке. В руку стрельнуло болью через кисть до локтя и выше. Зашипел уголек. Запахло паленой кожей. Ахнув, Владислава встрепенулась, потянулась к его ладони. Лясота ответил ей улыбкой, разжал пальцы, роняя потухшую веточку и рассматривая след ожога. Бывало и хуже. Ничего, заживет.

— Вы не голодны, часом? — вдруг засуетился старик, присев, но тут же вскочил. — Уж простите старого дурня — так обрадовался, что с живыми людьми говорю, что про все на свете позабыл!

Он засуетился, заметался туда-сюда. Откуда-то на столе взялся каравай хлеба, два кувшина и пара кружек, большие миски, полные каши и щей, миски поменьше с солеными грибами и огурцами, нарезанная ломтями кровяная колбаса. Желудок Лясоты радостно буркнул, предвкушая сытный обед, но мужчина не торопился к столу.

Владислава встала с табурета, хотя от усталости ломило все тело и ужасно клонило в сон. Но в тепле голод дал о себе знать, и она уже шагнула к столу, но тут ее решительно удержали за руку. На ее глазах Петр Михайлик поднял руку и как-то странно повел растопыренными пальцами в воздухе.

Старик, колупавшийся в дальнем углу и стоявший к гостям спиной, сдавленно захихикал.

— Не боись, мил-человек, — промолвил он, не спеша поворачиваться, — садись и ешь-пей без страха. И так понятно, что вы — люди.

Лясота перевел дух, хотя сначала его пробрала дрожь. Не может такого быть! Здесь и сейчас, в этой глуши — и вдруг такое… Но перенес ногу через лавку, присаживаясь и подавая руку Владиславе.

— А что, — деревянная ложка уже лежала рядом с миской горячих щей, — были сомнения?

— Да как им не быть, — старик, держа у груди оплетенную лозой бутыль, подошел к столу, — когда тут издавна такие дела творятся? Про утопленников-то я рассказал, помните?