Тамара ушла с кладбища по-английски, ни с кем не попрощавшись. Ускользнула. Не пошла на поминки. День выдался не только тяжелый, но и мрачный, холодный. И туфли жали… чертовы туфли! Нет, какова ирония! Любимая подруга в гробу, все рыдают, и она, Тамара, тоже в слезах – туфли жмут, больно до обморока! Прощай, Снежана! Наши дорожки разошлись, встретимся ли? Твои и Руслана дорожки тоже разошлись… навсегда.

Руслан… Весь день она была рядом, на подхвате; они иногда встречались взглядами – ему нужна поддержка, он хочет говорить о Снежане, вспоминать, ему нужен слушатель. Молчаливый, печальный, понимающий слушатель. Плечо друга ему нужно, жилетка и локоть. Она согласна слушать, вспоминать, сочувствовать… Ах, какое неизбывное горе! Какая вопиющая несправедливость! За что? Такая красавица, ангел, светлое чудо! Поплачь, мой дорогой, выпей вина, залей горе… Я рядом! Я выпью с тобой: пусть земля ей пухом и царствие небесное. Я с тобой, обопрись о мое плечо, я так тебя понимаю! О, как я тебя понимаю! А там посмотрим…

На экране мелькают чьи-то лица, за окном шелестит дождь и ветер бьет ветками в окно – к вечеру разыгралась непогода. Тамара представила себе пустое темное кладбище, как ветер сбрасывает мокрые венки с могильного холма, перекручивает черные траурные ленты, а она там одна, под землей… и ее лицо искажает неприятная торжествующая гримаса. «Все правильно, – шепчет Тамара, – все правильно, за все нужно платить, не надо брать чужое. Я прощаю тебя, Снежана, любимая моя подружка…»

Она уснула под работающий телевизор и бесконечный тягомотный сериал, действующий как снотворное, если выключить звук. Разбудил ее звонок в дверь. Часы показывали полночь. Сериал закончился, шли новости. Она прислушалась. Звонок повторился.

Тамара поднялась и пошла в прихожую. Руслан! Что и требовалось доказать. Друзей у него нет, идти ему некуда. Она отперла дверь и отпрянула. Это был не Руслан. Егор Шеремет переступил порог и спросил:

– Можно?

– Что тебе нужно? – опомнилась Тамара.

– Поговорить пришел, пустишь?

Вопрос прозвучал издевательски, так как Шеремет уже вошел. Он стоял перед девушкой ухмыляясь. Был он нетрезв, встрепан, с красным одутловатым лицом; тяжело дышал.

Тамара повернулась и пошла из прихожей. Шеремет сбросил куртку и двинулся следом. Плюхнулся в кресло, уставился на бутылку и бокал.

– Киряешь в одиночку? Поминаешь подругу?

– Что тебе надо? – жестко спросила Тамара. – Поговорить? Говори!

– А помнишь, как ты отваживала ее от меня? И пьет, и чуть не подсел, и руки распускает? Помнишь? Змея! Я все помню.

– Ты же ей морду побил! Забыл? Она неделю с синяком под глазом ходила!

– За дело! Вести себя хорошо надо, а не вешаться на кого попало. Степа вообще в больницу попал. Я же любил ее! Уехал, чтобы поднять бабла, открыть свой спортклуб… У нас четкий договор был! Два года! Я звонил, звал к себе, а она все: не могу, показ, работа, а сама замуж! Все вы, бабы, одинаковые.

– Ты звонил? Ничего не перепутал? Ты же орал, что бросил ее, что она… растакая и тебе не нужна! Забыл?

– Мы поссорились! – Шеремет налил вина, выпил залпом.

– Все сказал? – спросила Тамара.

– Не все. Она хоть вспоминала про меня?

– Не знаю, не говорила. Мы вообще про тебя не говорили. С глаз долой, из сердца вон. Я же не спрашиваю тебя, с кем ты два года хороводился. Еще вопросы?

– Она как живая в гробу… – Шеремет засопел. – Я ее любил! Летел, думал, сейчас встретимся, она ждет, а меня по морде – свадьба! Хмырь слабосильный… на кого променяла? Так и вился вокруг! Скажи спасибо, что кости ему не переломал!

– Спасибо. Уже поздно, тебе не пора?

– Ты все про нас знаешь, Томка! Мы же дружили, хорошо было… чего как неродная? Как мы гуляли в Новый год! Помню, как ты на меня кидалась… Да если бы я захотел, пальцем только шевельнул, ты бы ко мне в койку… запросто! Стерва! А ведь она твоя подруга! Все вы шалавы! – Переход от сентиментальности к агрессии был мгновенен.

– Что ты несешь? – вскочила Тамара. – Я с тобой? Размечтался, придурок!

– Это из-за тебя! Ты ей завидовала! Ты ее ненавидела! Она из-за тебя не дождалась, это ты ей подсунула… я все знаю! Этого недоделанного… хиляка! Сядь, сказал! – Он сжал кулаки, его речь становилась бессвязной и все больше напоминала бред. Тамара послушно опустилась на диван. – Говорила? – рявкнул Шеремет.

– Что? Что говорила?

– Про меня? Ну? Говорила? – Шеремет отпихнул от себя журнальный столик, он налетел на горку – зазвенело стекло, бутылка опрокинулась, и вино пролилось на ковер.

– Да что же ты творишь такое! – закричала Тамара, снова вскакивая. – Идиот! Ничего я не говорила!

Она выскочила из гостиной и принесла тряпку, опустилась на колени.

– Ага, не говорила она! – Шеремет смотрел, как она вытирает пол. – Ты подлянки кидала, подсунула ей этого… Ты! Думала, я не знаю? Я все про тебя знаю! Думала отбить? Все вы, бабы, одинаковые! И эта, черная ваша, вешалась… туда же! Все ей завидовали… моей звездочке… она сама говорила!

Тамара выпрямилась:

– Что она говорила?

– Что ты наговаривала… и этого ей ты подсунула! Она его не любила! Это все ты! Ты ей завидовала… вы все!

– Когда это она тебе сказала? Вы что, виделись?

– Ничего мы не виделись, я как дурак прибежал. А ты… Я все про тебя знаю! Здесь все! – Шеремет постучал себя пальцем по лбу. – Со всех спрошу! Я вам всем… – Он потряс кулаком.

– Откуда у тебя пригласительный? Ты с ней говорил?

– Не твое дело! Я сразу ушел…

– Сразу после чего? – Тамара смотрела на него в упор.

– После выступления! Не мог видеть ваши морды! Вы убили ее! Все из-за вас!

– Ушел? Во сколько?

– Пошла ты знаешь куда? – заорал Шеремет, вскакивая. – Что ты лепишь? Дура! Да я тебя размажу!

Тамара попятилась. Шеремет шагнул к ней, она вскрикнула и замахнулась на него тряпкой. Он перехватил ее руку и с силой сжал. Тамара закричала.

– Ага, покричи, давай! Люблю бабский визг!

– Пусти!

Она оттолкнула Шеремета, тогда он размахнулся и ударил ее по лицу. Тамара упала на диван, закрываясь руками. Шеремет стоял, покачиваясь, тяжело дышал. Тамара не шевелилась и, казалось, перестала дышать. Он вдруг пошел прочь из гостиной. Она услышала, как открылась и громко захлопнулась входная дверь и стало тихо. Она вскочила и бросилась в прихожую, дрожащими руками заперла замок. Прислонилась к стене и закрыла глаза. Потрогала разбитое лицо, охнула и отдернула руку; увидела кровь и заплакала, бормоча:

– Скотина, сволочь, мразь… допился до белой горячки… ненавижу! Всех вас ненавижу!

Федор Алексеев никогда не опаздывает. Внутреннее устройство такое или прошлая выучка сказывается – годы оперской работы даром не проходят. Внимание к деталям, желание разломать и заглянуть внутрь, пристальное изучение антуража, ворошение прошлого и поиски скелетов в шкафу; еще рефлексия, любопытство, и самое главное – удовольствие от мыслительного процесса. Благо есть время для раздумий, так как никто не требует немедленного результата, чтобы не портить показатели раскрываемости.