class="p1">– Ладно, можешь удалять, – обрывает ее Феликс, одновременно пытаясь скинуть на пол кошку.

Джулия не отводит взгляд. Его зеленые глаза потемнели.

– Кастинги меня не интересуют, – оправдывается он. – Вечно одно и то же. Грызня, все норовят друг друга подставить… День потерян, а толку никакого.

Оба молчат.

– Боишься?

Феликс пожимает плечами и скидывает Пушинку. Жирная кошка, мяукнув, плюхается на пол.

– Боишься! – заключает Джулия. – Ну, это уж слишком! Где же тот, кто проповедовал уязвимость, открытость к новому, готовность все потерять, чтобы почувствовать себя живым?

– А ты быстро учишься!

– Спорю на пятьдесят евро, что тебе слабо туда пойти!

Лицо Феликса становится непроницаемым.

– Не настаивай. Конкурсы – это не мое. Мое место здесь, возле Жанины.

Освободившись от ниток, он подходит к граммофону и ставит пластинку. В гостиной раздаются звуки свинга.

– Жанина, разрешите пригласить вас на танец?

Пожилая дама радостно протягивает ему руку, и они начинают медленно кружиться. Мадлена качает головой в такт. Феликс, сосредоточившись на танцевальных па, не замечает, как Джулия что-то пишет в телефоне. «Хорошо танцует тот, кто танцует последним», – думает она. Отправив сообщение, заодно отвечает редактору. Тот очень доволен скоростью, с какой продвигается книга. Ему особенно понравился литературный портрет трюфелевода и его пса. Можно ли сделать побольше фотографий? Джулия закатывает глаза. Встретиться с Антуаном? Лучше умереть! Уже два дня как она не отвечает на его сообщения, несмотря на увещевания Феликса. Ей бы только закончить книгу, разобраться с бабушкиными тайнами, и можно возвращаться в Париж. Да, еще – поговорить с врачом. Бабушкино здоровье внушает тревогу, и надежды вновь увидеть прежнюю Жанину тают с каждым днем.

Джулия гладит дневник кончиком пальца, осторожно листает и вынимает снимок, на котором Жан Колоретти и Жанина держатся за руки. Что могло произойти, почему он так внезапно исчез? Она разглядывает его глаза, его улыбку. Ничто не предвещает будущую трагедию. Бабушка выглядит такой беззаботной, что у Джулии сжимается сердце.

В гостиную входит торжествующая Жизель. Она в платье цвета зеленого яблока, щеки нарумянены – навела красоту.

– Будущее за интернетом! – восклицает она.

Лицо Джулии озаряется. Будущее. Как она раньше не подумала? А вдруг еще не поздно переписать прошлое?

Список звуков, от которых у меня сердце радуется

Звон колоколов в деревне.

Скрип жерновов, перетирающих маслины.

Первая июньская цикада.

Плеск фонтана на площади.

Скрип калитки, возвещающий о приходе Люсьены.

Скворчание лука на сковородке.

Вступление к программе Наги.

Шелест листьев моего абрикосового дерева.

Летние песни влюбленных лягушек.

Колокольчики коз в горах.

Хруст гравия под велосипедом почтальона.

Хлопок, с которым пробка вылетает из бутылки розового вина.

Фейерверки 14 июля.

46

– «Бабушка-вязальщица сводит с ума мир моды», – читает Джулия восхищенным постояльцам.

Они слушают в полной тишине, словно на церковной службе.

На пятой странице утренней газеты фотография: Мадлена и Жизель держатся за руки, Пьеро и Фернан, широко улыбаясь, демонстрируют шапочки.

– «Сразу после запуска сайт магазинчика обвалился из-за обилия заказов. В чем причина такого успеха? Шапочки вручную вяжет бабушка-философ! Счастливые обладательницы признаются, что шапочки с загадочными посланиями изменили их жизнь».

Радостные крики. Сияющая Жизель целует Мадлену, которая продолжает вязать под угрюмым взглядом Пушинки. Билли, с пылающими ушами, утопая в свитере, который ему велик, нежно смотрит на Жизель.

– Что ж, дамы, пора нанимать сотрудников! – восклицает Феликс.

– Вопрос уже решается, – Жизель так серьезна, словно руководит крупной компанией. – Мы получаем письма со всей Франции, бабушки предлагают для нас вязать. Но мы очень требовательны в вопросах качества – не так ли, Мадлена?

Мадлена улыбается, лицо маленькой мышки лучится радостью от хороших новостей.

– Принести вам чего-нибудь выпить?

– Нет, Мадлена, некогда, может быть, сам президент Франции сейчас заказывает шапочку! Билли, у нас тоже дел по горло! Где Пьеро и Фернан? Нужно их сфотографировать в последних изделиях Мадлены!

Билли хватает камеру и устремляется за ней. Элиана подмигивает Джулии – похоже, у Жизель многое впереди.

– Карлу Лагерфельду – не расслабляться! – объявляет Феликс. – Жанина, не желаете ли посетить Париж? Воспользуемся возможностью полюбоваться Сеной и станцевать танго на набережной!

Жанина радостно улыбается. Мадлена перегрызает нитку, вертит в руках шапочку, проверяя, нет ли какого изъяна, и протягивает ее Джулии.

– Спасибо, Мадлена, какая прелесть! Феликс, нам пора ехать. Элиана, вы его подмените?

Элиана кивает, а Феликс бледнеет.

– Точно пора?

Но Джулия уже открывает дверцу машины.

Моя дорогая малышка!

Пишу тебе, лежа в постели. Сон, будто давний враг, снова бежит от меня. Потому ли, что мой дух готовится к путешествию? Или из-за воспоминаний, которые теснятся в бедной голове?

Вчера меня охватили угрызения совести, и я чуть не бросила в огонь дневник, фотографии, всё. Ругала себя, повторяя: «К чему это?» и «Что она подумает?». А потом зазвонил телефон. Это ты, моя стрекозка, хотела узнать, как я поживаю. От твоего голоса сердце снова запело. Ты сказала, что не приедешь до Рождества, но думаешь обо мне. Знала бы ты, мой ангел, сколько счастья мне приносят твои звонки! Я была так рада и, ободрившись, решила, что ты имеешь право знать. Неважно, что ты подумаешь обо мне и будет ли задета память тех, кого уже нет. Думаю, смерть не может служить оправданием, и некоторые покойники не заслуживают большого уважения.

Однажды вечером Гастон вернулся домой поздно. Лежа в нашей супружеской постели, я притворяюсь спящей, чтобы не пришлось с ним разговаривать. Накануне мама безуспешно пыталась скрыть синяк под глазом – говорит, упала на кухне. Отец все больше закрывается в своем молчании. А Гастон каждый вечер приходит навеселе. Я боюсь его.

Тяжелыми пьяными шагами он входит в спальню, натыкаясь на мебель и распространяя запах спиртного. Грубым голосом выкрикивает мое имя. Я скорей встаю, в страхе, что он перебудит весь дом. Только я подошла, как он рявкнул:

– Быстро налей мне, не то получишь!

Я пытаюсь его урезонить, прошу разуться и лечь в постель. Он замахивается на меня, но так пьян, что попадает по стене. Глядит, ничего не понимая, на ушибленную руку и вдруг заливается слезами. Он бормочет что-то непонятное. Извинения? Исповедь? Я прислушиваюсь. От того, что он говорит, я цепенею. Рыдая, он признается в неукротимой, мучительной и всепоглощающей любви. Умоляет меня его простить.

Смысл его слов доходит до меня урывками. Гастон влюблен в отца? Меня бьет дрожь. Это невозможно. Знает ли кто-нибудь? И главное, не моя ли в этом вина?

Как мне стыдно, до сих пор стыдно. Я по-прежнему убеждена, что в этом несчастье виновата я одна. Из-за меня сбежал Жан, это я разрушила наш с Гастоном брак, а потом разбила маме сердце. Но что мне было делать? Я до сих пор не знаю.

Гастон наконец засыпает, а моя голова пухнет от вопросов. Что за жизнь у меня будет, если я останусь? Имею ли я право мечтать о чем-то большем, чем эта безрадостная постель, в которую я ложусь каждый вечер? И что станет с мамой, если я уйду? Кто ее защитит? Переживет ли она…

Хотя я всей душой ненавижу Гастона, его признания вызывают у меня жалость. Эгоизм и жестокость отца принесли много горя, наверняка Гастон страдает в этом браке не меньше меня. Мой гнев обращается на отца. Он настолько наивен, что ничего не понял? Или принудил меня к замужеству, зная обо всем?

Ах, моя дорогая! Сейчас, на закате моей жизни, я должна смириться с тем, что никогда не получу ответов на эти вопросы. И все же мое унижение, ярость и горе никуда не делись. Этот брак разрушил мои мечты. Я до сих пор не могу удержаться от проклятий, когда вижу портрет отца.

В тот вечер я поняла, что самое грустное еще впереди.

47

Зербино бежит по тропинке, подняв морду и принюхиваясь.