Ненна поспешно вскочила, неловко оправляя юбку-джерси.

– Надеюсь, вам не показалось, что газовый обогреватель включен на слишком большую мощность? – спросила миссис Ходж. – Ее легко можно уменьшить. Просто поверните колесико вниз по часовой стрелке.

Поскольку никакого ответа не последовало, миссис Ходж прибавила:

– Я также очень надеюсь, что музыка не причиняет вам беспокойства. Гордон у нас в некотором роде пианист.

– Никакой он не пианист! – вырвалось у Ненны.

Лицо миссис Ходж исказилось, задергалось, но вскоре она взяла себя в руки и вполне успешно надела маску человека, чувствующего себя всегда и во всем правым. Впрочем, едва она успела выйти из комнаты, как Ненну охватило чувство стыда, но извиняться она была просто не в силах. Вот утром она с удовольствием и самым искренним образом попросит у этой дамы прощения, а потом, хотя и куда менее искренне, похвалит игру Гордона и предложит оплатить услуги настройщика.

Но тут Ненна подняла глаза на Эдварда и увидела, что он в ярости.

– Ты что, специально сюда приехала, чтобы говорить прекрасным людям гадости?!

– Что ты! Я и понятия не имела, что они существуют. Прости!

– При чем здесь «прости»! Дело в обычной вежливости…

Они снова попытались поссориться, но это удалось им не лучше, чем Гордону исполнение ноктюрна Шопена.

– Я хочу тебя, Эдди! Это единственная причина, по которой я сюда приехала. Я хочу тебя каждую минуту, днем и ночью, и каждый раз, когда тщетно пытаюсь сложить карту, как полагается…

– Ты бредишь, Ненна.

– Пожалуйста, дай мне!..

– Что? Что тебе дать? Ты всегда так говоришь. А я так и не знаю, какой смысл ты в эти слова вкладываешь.

– Дай хоть что-нибудь. Все равно что.

Она и сама не понимала, почему ей так сильно этого хочется. Не подарков, нет – во всяком случае, не самих подарков, – а именно ощущения, что тебе что-то дают, дарят; она так стосковалась по этому ощущению!

Однако теперь их ссора начала развиваться сама по себе, набирая силу, и перед мысленным взором Ненны опять возникло помещение суда, и оба они выступали там и в качестве обвинителей, и в качестве следователей самого низкого пошиба, отвратительных наемников, которые готовы перевернуть каждый камешек, отыскивая тот, под которым спрятано самое вонючее дерьмо. Мягкий рэкет, лживые «папские» декларации, попытки выяснить, кто был виноват в том, как неудачно прошла их первая «брачная ночь» (на самом деле это был полдень, но тоже не особенно удачный), и снова мягкий рэкет, упреки по поводу денег, потраченных на покупку «Грейс». А их брак, который в данный момент рассматривался в суде, выглядел совсем не так, как до сих пор представлялось им самим; мало того, он вообще не имел ничего общего с тем их «давнишним» браком, и не было рядом никого, кто объяснил бы им, что происходит.

– И вовсе ты меня не хочешь, – повторял Эдвард. – Если бы ты действительно меня хотела, то и была бы со мной. А тебе всегда нужно было только одно: чтобы тебя все хвалили, как маленькую девочку, успешно выступившую на вечеринке.

Он, должно быть, совсем позабыл, как ведет себя Тильда, подумала она, и ей стало страшно. Но Эдвард все продолжал ее упрекать, говорил, что она и детей по-настоящему никогда не любила, что ей просто нравилось думать – исключительно для самоуспокоения, – будто она их любит.

Пока что ни один из них голос особенно не повышал, во всяком случае, их вряд ли можно было расслышать внизу, где Гордон все продолжал бренчать на фортепиано. Но потом, когда Ненна решила прибегнуть к последнему средству и сказала мужу – сознавая, впрочем, что это не совсем правда, – что Марта очень просила вернуть папу домой, ее вдруг снова понесло, и она, хотя с ее стороны это было в высшей степени глупо, опять назвала миссис Ходж малоприятной особой, а дом отвратительным, прошлась и по «девичьей» односпальной кроватке, и по идиотской коллекции храмовых колокольчиков, а потом спросила, не лучше ли ему взяться за ум и понять, что он был бы куда счастливее, живя с любимой женщиной, пусть даже и на старой барже, и Эдвард вдруг резко повернулся к ней, задев стоявшую перед газовым обогревателем миску с водой, и заорал:

– Да разве ты женщина!

Очнулась Ненна уже на улице. Выбегая из комнаты и впервые за все это время буквально заливаясь слезами, она сразу за дверью неловко столкнулась с матерью Гордона, которая тут же громко заявила, что в своем доме она имеет право стоять, где ей нравится; в общем, даже если Эдвард и кричал что-то ей вслед, она все равно не сумела бы его расслышать. Вылетев на улицу, она, не снижая скорости, понеслась прочь от этого дома; ей казалось, будто она летит, едва касаясь ногами земли. Оказалось, что магазинчик «фиш-энд-чипс» все еще открыт и там горит свет. А Ненна так надеялась провести эту ночь с Эдвардом; так мечтала вновь проснуться с ним рядом и, как всегда, слева от него, что давно уже вошло у них в привычку, а это совершенно неправильно позволять браку превращаться в привычку, что, впрочем, отнюдь не доказывает, что она перестала быть женщиной.

Она брела по улицам, все время поворачивая направо, пробираясь между автобусами и все ближе подходя к железнодорожному мосту. Вот и Севен-Систерз-роуд. Но, увы, было слишком поздно, и станция оказалась закрыта. А в руках у Ненны не оказалось даже сумочки. До нее только сейчас дошло, что сумку свою она забыла у Эдварда, а значит, у нее нет ни гроша, и «суточный» билет на автобус тоже, разумеется, остался в сумке.

И Ненна пошла пешком. Полторы мили по Грин-Лейнз, полмили по Нассингтон-Грин-роуд, две мили – тут она немного ошиблась с направлением – по Боллз-Понд-роуд, еще две мили по Кингзленд-роуд, а потом она окончательно заблудилась. Но, как обычно в таких случаях, тело ее продолжало упрямо тащиться дальше, хотя ноги уже болели, причем одна нога болела гораздо сильней, чем другая, однако тело Ненны, видимо, решило не признавать эту боль, пока не достигнет конкретной цели; ну а разум ее и вовсе отвергал данную, сложившуюся во времени и пространстве, ситуацию и вел себя совершенно по-детски; впрочем, и мысли у нее в голове были какие-то детские, несвязные. Сейчас она почему-то считала, что с ее стороны было бы неправильно о чем-то молить Господа, зная, что это нужно ей самой. Молитва должна быть выше личных потребностей. И Ненна без конца молилась Деве Марии во спасение всех и каждого, кто, как и она, блуждает сейчас по Кингзленд-роуд, не имея возможности оплатить проезд на автобусе. Когда-то Ненну научили в особо трудных случаях думать о хорошей жизни, к которой сама она непременно должна стремиться. И Ненна поняла, что вот Тильда наверняка села бы на любой поздний ночной автобус и поехала бы на нем, даже не думая платить за проезд, а может, и у кондуктора взаймы попросила бы. Ну а Ричард и подавно ничего бы нигде не забыл, а если б и забыл, то обязательно бы за этой вещью вернулся. Что же касается Луизы, то она, во-первых, никогда бы не вышла замуж так неудачно – сейчас Ненне казалось, что ее брак, наверное, и впрямь был неудачным, раз Эдвард заявил, что она не женщина.