— Ошиблись трошки.

Так прошли они с километр и здесь расстались: облдоротделовское начальство поехало дальше. Когда машина завиляла между налитыми водой колдобинами, Хвощин сказал с кривой улыбкой:

— Командуешь, Андрей Ильич?

Этого вопроса Камынин ждал.

— Долг обязывает, Николай Спиридонович.

Взгляды их встретились в полутьме закрытого кузова.

— Ты, верно, Андрей Ильич, думаешь, что я обижен? — подавляя тяжелый гнев, заговорил Хвощин. — Плохо меня знаешь. Я власть в руках держу не первый год… и хочу дать тебе совет на будущее: если станешь полным хозяином производства, не дискредитируй при подчиненных своего заместителя. Повторяю: не о себе толкую, я ведь сам первое лицо в дорожном отделе.

— Совет принимаю. Только я не дискредитировал тебя, Николай Спиридонович. В первую очередь за трассу отвечаю я, поэтому и имею право отдать распоряжение. Почему при людях? Сам допустил. Кто не досмотрел прорыва в Чаше? Надо было о нем раньше поставить в известность, мы бы посоветовались и нашли выход.

— Уже считаешь, у меня совсем силы нету?

— Вдвоем-то легче? Виноваты оба, и оба должны заштопать эту дыру.

Продолжать спор при шофере Хвощин не стал. На Детчинском участке он вышел из машины, а Камынин поехал осматривать каменные карьеры, расположенные под Суходревом. Стычка с Хвощиным оставила в нем тяжелый осадок. Как он всегда старался избежать ее! Работать-то надо плечо в плечо! И в то же время с каждым днем чувствовал, что рано или поздно, а придется «выяснять отношения». В этом споре он всячески сдерживался и был доволен, что и Хвощин не позволил себе распоясаться. Но понимал отчетливо, что его добрые отношения с начальником доротдела кончились и они вступили в борьбу.

Хмуро покачивался Камынин на задней подушке газика, где сидел до этого с Хвощиным. Не проехал он, однако, и километра, как незаметно для себя вновь отдался ревнивым думам о жене. Ему вспомнилось, как Варя еще весной в чашинском Доме колхозника рассказывала о поездке в грузовике с Молостовым, вспомнилось, как она рвалась после отпускных воскресений из дому обратно на свой участок, и опять, и опять на душе становилось гадко, противно. Чем он провинился перед Варей? Несколько раз Камынин собирался трезво обдумать, что ему делать, и не мог: обида, гнев, самолюбие душили его. Сегодня среда? Скоро жена приедет на выходной, и он все выяснит.

Почему-то взгляд Андрея Ильича приковал ястреб: распластав могучие крылья, бурый хищник плавно кружил над лесом, зорко высматривая добычу — беспечную птаху.

XX

Вернувшись с Омутовки, Варвара Михайловна узнала, что в лагере был муж; косынка выпала из ее руки, всем существом овладело какое-то странное оцепенение. Может, и лучше, что они не встретились?

За обедом Варвара Михайловна почти ничего не ела, погруженная в тягостные переживания, не слышала обращенных к ней вопросов; мостовщику, страдавшему желудком, дала лекарство от бессонницы.

— Да вы не заболели? — с тревогой спросила ее Маря Яушева. — Посмотрите, у вас и ногти синие.

— Чепуха. Немного перекупалась.

Что, если она действительно заболела? Варвара Михайловна не удивилась бы этому. Она и в самом деле чувствовала себя отвратительно. Ей вдруг захотелось остаться совсем, совсем одной, ни о чем не думать. Неужели она такая безвольная? Варвара Михайловна очутилась в положении человека, который плыл на лодке через реку, вдруг упустил весло и оказался во власти течения. Что с нею творится? Ведь так недолго и до разрыва с Андреем.

Как-то Варвара Михайловна спросила себя: долго бы вспоминала она о весенней поездке с Молостовым в кузове грузовика? Безусловно нет. Обстоятельства вновь столкнули их, и вот она запуталась. Молостов упорно не оставлял ее ни на один день. Сегодня сам вызвался идти с женщинами на Омутовку; после купанья она принялась с тачечницами собирать ягоды — и он остался.

Еще в тот день, когда «медицинский» шалаш собирал грибы, Варвара Михайловна твердо решила не идти на свидание к реке и сразу почувствовала облегчение. Сейчас ей очень захотелось домой, к сыну, к Андрею. Что бы она только не отдала за возможность поехать сегодня после работы в Моданск! Она бы села на диван, на любимое местечко под фикусом, рассказала Андрею историю отношений с Молостовым, ничегошеньки не утаила. Почему до города так далеко? Пешком бы пошла. Осталась бы в семье на день, на два дня, на три, в поликлинике всегда можно достать справку о болезни. Да она согласна сейчас уехать хоть на Памир, хоть в якутскую тайгу, только бы не сидеть в этом ужасном, опротивевшем лагере!

Опустились июньские сумерки с зеленоватым, как бы немеркнущим небом, редкими, чистыми звездами. Над поляной в прямом бесшумном полете носились летучие мыши-вечерницы: они гонялись за мошкарой, с щелканьем хватали ее. У шалашей запылали костры из сухостоя, валежника, в котелках забулькала полевая каша, в золе задымилась печеная картошка. При свете двух керосиновых ламп лагерная редколлегия выпускала боевой листок. В стороне, у автомашины, толпились девушки и парни: это приехала работница областной библиотеки и раздавала желающим книги. Тут же на земле пристроились двое шахматистов: столом им служил широкий пень. У шалаша звонко переругивались две женщины; парнишка лет тринадцати, заливаясь хохотом, играл с приблудной собакой; бородатый плотник Порфишин старательно строгал из чурбака липы сапожную колодку.

Но вот с площадки, где на шесте развевался флаг, понеслись звуки баяна: заиграл «культурник». Раздался круг, в него вступила Клавдия Забавина и, победно поводя крутыми плечами, помахивая платочком, вызывающе блестя большими черными глазами, сделала выходку:

Пойду плясать,

Начну дробью.

И руками и ногами,

А потом бровью.

Навстречу ей понесся Жогалев, ловко, отчаянно, звонко пришлепывая ладонями по голенищам сапог, выкрикнул скороговоркой:

Черевички мои,

Стоптанные пятки,

Я соскучился по вас,

Милые девчатки.

Забавина задорно, с вызовом ответила:

Пускай говорят,

Пускай злятся.

Мои черные глаза

Дыму не боятся.

Забавина поплыла, словно утица; Жогалев стал виться вокруг нее матерым селезнем. Вот она начала выбивать чечетку, поднимая отсыревшую пыль; шофер пустился вприсядку. Он переплясал заведующую столовой, весь потный, вызвал Варвару Михайловну.

На площадку Варвара Михайловна пришла лишь затем, чтобы узнать: не едет ли кто из шоферов в город? Если не в ночь, то хоть завтра с рассветом? Плясать ей никак не хотелось. Но и молодежь, и пожилые, приглашая, дружно захлопали в ладоши, легонько вытолкнули в круг. Русский народ умеет вдохновенно поработать, но любит и от