это понятная ситуация: страница номер один в методичке для обучения работе на скорой помощи, хорошо отработанный навык. У пациента с остановившимся сердцем нет личности, нет прошлого. Жестокая формулировка, но пациенту с остановившимся дыханием хуже уже не будет.

Пациент, чье состояние быстро ухудшается, ставит перед медиком совсем другую задачу. Это — минута возможности. Крошечная область для вмешательства. Время имеет важнейшее значение. Внутри организма происходят непоправимые изменения. Все признаки указывают на фатальный исход. Но бригада скорой помощи пытается остановить падение.

А затем угроза сбывается: организм сдается. Ожидаемый, неотвратимый — все равно это момент поражения, укол жесточайшей боли, незаметный в плавном течении времени. У этого пациента, секунду назад покатившегося по наклонной, все вдруг стало хуже некуда.

* * *

Я хватаю пациентку за плечо и трясу.

— Мэри?

Пытаюсь нащупать пульс на изгибе шеи. Сын улавливает каждое мое движение.

— Что случилось?

Мне нужно уложить пациентку горизонтально.

— Что происходит?

Не время деликатничать.

— У вашей мамы остановилось дыхание, можете мне помочь уложить ее на пол?

Говорить это — чудовищно, а слышать — еще хуже. Но сын реагирует мгновенно. Он не съеживается, не замирает, не закрывает лицо ладонями. Он придержит свое отчаяние до того момента, когда останется наедине с собой; сейчас он будет прагматичным представителем окружающего мира, потому что сейчас именно это нужно его маме, а больше помочь некому. Муж застыл на диване, вцепившись в упаковки лекарств у него на коленях.

Сын берет маму за плечо, мы поворачиваем пациентку, опускаем ее на ковер, и я подтягиваю ее на середину гостиной. Присаживаюсь на колени у нее за головой, смотрю на распростертое тело, подтягиваю к себе мешок Амбу и дефибриллятор, задираю блузку до неприличия высоко — аж до подмышек, так, что видна бледная кожа торса, прицепляю утюжки, хватаю мешок Амбу, подключаю к кислороду, накрываю ее лицо маской, выдавливаю порцию воздуха, потом еще, и еще, и еще, и поглядываю, не появится ли на экране признак сердечной активности. На экране высвечивается ритм, совместимый с жизнью — такой же, как если бы Мэри не прекращала говорить. Я вновь прощупываю шею: ничего. Я двигаю рукой: неужели я положил пальцы не туда? Вечные сомнения: вдруг я спустя столько времени не справлюсь с такой базовой операцией, как проверка пульса? Может быть, он просто невероятно слабый? Или мешает слишком толстый слой плоти? Как не было ничего, так и нет. Большим и указательным пальцем левой руки я придерживаю маску на месте, а правой нажимаю на мешок; средним пальцем поддерживаю подбородок; безымянным и мизинцем шарю по ямке на шее в поисках утешительного трепета жилки. Но надежда ложная: его нет.

Я опускаю мешок Амбу и нажимаю на рации кнопку «срочный вызов». Сцепляю пальцы в замок и начинаю нажимать на грудь пациентки. Раз, два, три, четыре… Я нажимаю вниз так сильно, как могу: пять, шесть, семь, восемь… Почти сразу изо рта пациентки извергается поток желудочного содержимого. Дышащее испарениями пюре из грязно-бурых соков подымается наверх и заливает, забрызгивает, пятнает ее лицо: вокруг рта, подбородок и шею, комья попадают на щеки и лоб, соскальзывают в глазницы. С каждым нажатием на грудь оно беспорядочно изливается наружу, пачкает ее волосы и одежду, мои перчатки и вытянутые предплечья, покрывает небрежными оранжевыми пятнами безупречно аккуратный цветастый коврик. Звучит ужасно, выглядит так же, но нет времени ничего говорить.

Я прекращаю нажимать, подхватываю голову и плечи пациентки, с силой переворачиваю ее на левый бок и подпираю сзади коленом, чтобы она не перевернулась обратно, пока едкая масса изливается у нее изо рта, соскальзывает с кожи и стекается в яркую, комковатую лужицу на ковре. Выглядит жутко и жалко — как оскорбление со стороны самой природы, как будто кто-то выделил неоновым маркером слова «ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ ЧТО-ТО ОЧЕНЬ СТРАШНОЕ». Я поднимаю взгляд и вижу, что муж и сын Мэри в ужасе смотрят на нас.

— Мне очень жаль.

— Вы делаете то, что нужно сделать. Мы можем чем-то помочь?

— Можете принести каких-нибудь салфеток?

Рация пищит. Я стягиваю ее с прищепки на ремне скользкой от рвоты перчаткой. Вообще говоря, перчатку надо было бы снять, но в этой липкой духоте я никак не смогу надеть другую.

— У пациентки остановилось сердце. Пожалуйста, направьте сюда бригаду.

— К вам кто-нибудь приедет, как только сможет.

Сейчас как раз пересменка: дневная смена заканчивает работу, ночная заступает на дежурство. «Хороших моментов» для остановки сердца вообще не может быть, но сейчас — один из худших. Какое-то время я еще буду один.

Я шарю рукой в поисках ручного аспиратора. Пациентка по-прежнему лежит на боку, но я хочу снова уложить ее на спину и продолжить реанимацию. Сын протягивает мне коробку салфеток, я кое-как стираю содержимое желудка с ее рта, носа и глаз. Поток, кажется, прекратился, но я уверен, что он начнется снова, как только я продолжу нажимать на грудную клетку. Я опускаю пациентку на пол, открываю рот, вставляю туда мундштук аспиратора, нажимаю на грушу, отпускаю, и желчные соки всасываются в трубку, но вместе с ними втягиваются несколько твердых кусков. Они застревают, и когда я снова нажимаю, давление оказывается сниженным, и больше ничего не выходит. Я расчищаю, что могу, но мой простенький инструмент мало чем мне поможет, если жидкость снова рванет наружу.

Я пару раз нажимаю на мешок Амбу, затем возвращаюсь к грудной клетке и начинаю ритмичные нажатия. Но сейчас передо мной встала дилемма.

* * *

Работа в машине быстрого реагирования действительно дала новую пищу моим тревогам, потому что теперь мне пришлось остерегаться целой уймы новых ловушек. Но работа в одиночку в каком-то смысле меня раскрепостила. Как выяснилось, когда некуда деваться, мозг имеет свойство сосредотачиваться. Невозможно просто стоять, бестолково улыбаться и говорить что-то вроде:

— Я уверен, мои коллеги скоро приедут.

Нужно что-то делать. Нужно действовать.

Я свел все к самым основным вещам. Самыми важными были первые две минуты. Я сосредоточился на одной задаче: понять, существует ли угроза жизни пациента и необходима ли срочность. В этом состояла моя главная цель, и все остальное следовало из этого — или отпадало. Если угроза была, то я старался провести как можно более полное лечение, выспросить как можно больше подробностей по истории болезни, максимально изменить ситуацию, за время до приезда бригады, сколько бы ни пришлось ее ждать. (А иногда ждать приходилось долго.)

Необходимость работать в одиночку не заставила меня почувствовать себя скованным: я понял, что ответственность сама по себе дает