она слишком выделяется, что она слишком ожесточена для теплых чувств и слишком изломана для попыток что-то исправить, что социальные службы и врачи не в силах с ней совладать — я подозреваю, что в конечном итоге Шэрон просто одинокий человек и хочет, чтобы с ней кто-то побыл, хотя она привлекает к себе внимание с помощью нападок и разрушительных действий, обнажает оружие против тех, кого призвала на помощь, кидается на пол и ждет, что ее поднимут, будит соседей в два часа ночи, выкидывая мебель из окна второго этажа. Может быть, ее главная трагедия в том, что она не способна применить свою изобретательность в альтернативной тактике: не ради выработки сложных сценариев вроде того, в который сейчас занесло меня, а ради выстраивания отношений, которые могли бы удовлетворить те потребности, ради которых она почти ежедневно привлекает экстренные службы.

— Шэрон, вы правда так думаете? Вы правда считаете, что мы как профессионалы и как люди активно стараемся не оказать вам помощь?

— Малыш, я вижу это по твоим глазам. Ты не хочешь тут находиться. Ты не хочешь мне помогать. Ты как все остальные. Твои товарищи, что приезжали в прошлый раз. Медсестры в приемном покое, которые смотрят на меня как на говно. Толстомясые бабы из кризисного центра: «Та-а-а-ак, Шэ-э-эрон… В чем проблема? Дай-ка я сяду толстой задницей на диван, и мы об этом поговори-и-и-им». У них ничего не получается. Со мной слишком сложно.

Она медленно и с ненавистью поднимает на меня взгляд

— Слишком, мать вашу, все запутано.

И выходит из комнаты.

Мне нужно ей что-то предложить. Она позвала на помощь. Все, что она делала с тех пор, как я приехал, замедляло и затрудняло этот процесс, но принцип не изменился. Больница — не вариант. Лучшее, что я могу сделать — это перенаправить ее к толстозадым сотрудницам кризисного центра. Поэтому я им звоню. Как это ни удивительно, трубку берут. Как они говорят, сейчас они не могут побеседовать с Шэрон, но соглашаются позвонить ей утром, в рабочие часы, а в перспективе — нанести ей визит. Поднимаюсь на лестничную площадку, чтобы сообщить новость Шэрон. Она свешивается через балюстраду и курит сигарету под наблюдением полицейского.

— Шэрон. Думаю, вы не передумали насчет больницы?

— А больница передумала насчет меня?

— Поэтому я позвонил в кризисный центр.

— Чтобы передать меня какому-нибудь другому бедолаге?

— Вам завтра утром позвонят. Ну, строго говоря, уже сегодня, но позже. Часов через пять.

— Я буду спать.

— А вы постарайтесь не спать.

— Ха!

— Они с вами поговорят по телефону. А потом могут к вам подъехать вас навестить.

— Я уже говорила, что мне это неинтересно.

— Хорошо, но вы позвонили и попросили о помощи.

— Не о такой помощи.

— И я пытаюсь найти возможность вам помочь. Может быть, это не идеальный вариант, Шэрон. Но я не хочу оставлять вас ни с чем.

— Ты имеешь в виду «не хочу неприятностей».

— Нет.

Она размашистым жестом не глядя выбрасывает окурок. Он падает на этаж ниже.

— Шэрон?

Она проскальзывает в спальню и собирается закрыть дверь, но полицейский протягивает руку и не дает ей этого сделать. Это хлипкая фанерная дверь с вмятинами на высоте колена и плеча. Шэрон вцепляется в нее и пытается ее захлопнуть, но полицейский твердо держит руку.

— Вот, значит, как оно будет?

— Шэрон…

Она выталкивает его из комнаты, обходит площадку и оказывается у верхней ступеньки лестницы. Мы не успеваем ничего сказать или сделать, как она наклоняется вперед — и бросается с лестницы вниз. Это не падение, не прыжок — она просто наклоняется и отпускает себя. Никакой театральщины, никаких предупреждений. Вот так вот просто. Нет времени на реакцию.

— Шэрон!

Она с грохотом летит вниз по ступеням, покрытым ковром, катится, дергается из стороны в сторону. Впечатление одновременно шокирующее и до ужаса обыденное. Ее тело скользит, вертится, а затем впечатывается в стену напротив лестницы и валится набок. Она останавливается на середине коридора, еле прикрытая халатом, кучка оголенной, неподвижной плоти. Все заканчивается за пару секунд.

Кажется, я выругался про себя.

— Шэрон? Шэрон?

Я сбегаю вниз, перемахивая через ступени, и присаживаюсь на корточки у ее плеча. Инстинктивно протягиваю ботинок к окурку и давлю его — так, на всякий случай. Я нажимаю на трапециевидную мышцу Шэрон, чтобы вызвать болевую реакцию, но реакции нет. Я ищу пульс у нее на запястье, надеваю ей на лицо кислородную маску, свечу ей в глаза, ощупываю голову на предмет шишек, кровотечения или чего похуже. Потом нажимаю кнопку на рации, чтобы вызвать машину. Это — новый сценарий, и теперь споров о больнице не будет. Я провожу кое-какие базовые проверки, которые она в своем прежнем состоянии не разрешала сделать: ЧСС, давление и так далее. Завязываю на плече жгут, чтобы поставить катетер. Она вздрагивает и начинает шевелиться.

— Шэрон, вы в сознании? Вы меня слышите? Это скорая. Можете открыть глаза, Шэрон?

Глаза не открываются, но брови чуть дергаются, и на ресницах видна тень движения.

— Все будет хорошо, Шэрон. Вы знаете, где вы? Вы у себя дома.

Веки дрожат.

— Это скорая. Вы упали с лестницы.

И вот теперь глаза открываются, и она смотрит прямо на меня.

— Шэрон. Постарайтесь не двигаться.

Она уставилась на меня немигающим взглядом.

— Мы отвезем вас в больницу.

— Нет, не отвезете.

Я с облегчением слышу ее речь.

— Скажите, где больно.

— Я никуда не поеду.

Агрессивный пешеход посреди толпы — загадка для врачей

Эта развязка — не совсем перекресток. Она больше похожа на две вилки, одна наколота на другую, а зубцы отогнуты в стороны. Широкие асфальтовые ленты поделены на много полос; все вместе напоминает взлетно-посадочную полосу аэропорта, на которой намалеваны сокращения с указаниями направлений.

Уличные фонари, как сутулые великаны, разливают лужи света, небо во всех направлениях пронзают указующие лучи светофоров. Нетерпеливо взрёвывают моторы, раздраженно взвизгивают клаксоны. На огороженных островках переминаются с ноги на ногу пешеходы; велосипедисты петляют между машин, стремясь занять выделенные для них площадки у перехода. На зеленый свет легковушки и микроавтобусы дадут газу и ринутся вперед, обгоняя друг друга, а мопеды вольются в нарастающий транспортный поток, демонстрируя таблички «Ученик», будто извиняясь: мол, нам никак нельзя опаздывать.

Это — перекресток, пересечение миров в самом буквальном смысле слова, место прибытия и отъезда. Кафе, мини-маркеты и уличные торговцы предлагают свой товар; волонтеры и наемные работники раздают листовки, меню, газеты и брошюры. Большинство людей проскальзывают мимо по пути куда-то еще,