Но Гэвин не расслабляется, он пытается встать. Он свешивает ноги с каталки, но им мешает поручень сбоку от койки. Он тянет за него — думает, его можно снять. Кажется, он не помнит, как сюда попал. Он глядит на ноги и начинает резкими движениями тереть одну кроссовку о другую, носком об пятку. Одна из кроссовок, на которых он так настаивал, кувыркается по салону скорой; мама поднимает ее. Затем надувается манжета аппарата для измерения давления. Он смотрит на левую руку, тянется к липучке и срывает ее. Манжета отлетает в монитор и запутывается в системе капельниц.

— Гэвин, Гэвин. Постарайся посидеть спокойно. Давай поставим ноги обратно на койку.

Я тянусь к Гэвину, но мою руку отталкивают. Гэвин стягивает кислородную маску, словно защищаясь. Он делает несколько глубоких, захлебывающихся вдохов. Он таращится на меня — сопротивляется своему мучителю. Руки дергают провода. Он обильно потеет, и присоски отстали. Провода путаются в трубках, подведенных к его катетеру.

Напарница за рулем чувствует угрозу подступающего хаоса:

— Все в порядке в салоне?

— У нас тут некоторые волнения.

Тут, прямо на повороте, мама Гэвина расстегивает ремень, встает и тянется к сыну.

— Нет, нет, нет. Простите, мэм, вам надо сесть. Пожалуйста.

Я подвожу ее обратно к сиденью.

— Мы не хотим, чтобы вы упали.

Гэвин стягивает с пальца датчик и хватает трубки капельницы, ведущие к его руке.

— Гэвин! Гэвин!

Он наматывает прозрачную трубку на ладонь и выдергивает из руки. Она резко отлетает по машине, из нее на койку и на пол брызжет соленая вода. Потом из вены начинает идти кровь. Она стекает по сгибу руки и пропитывает простыню.

Я одним движением встаю, подхватываю ноги Гэвина, поднимаю и укладываю их обратно на койку, хватаю конец ремня и туго затягиваю его на бедрах Гэвина, а затем прижимаю его, чтобы он лег обратно, а у него нет сил сопротивляться. Отрываю от рулона в диспенсере кусок впитывающей салфетки и левой рукой прижимаю его к кровоточащей вене; правую руку вытягиваю, как могу, открываю ею один из шкафчиков на уровне глаз, вытаскиваю пачку перевязочного материала, зажимаю ее между локтем и боком, одной рукой открываю зиплок, салфетки вываливаются на койку и на пол. Я хватаю первую попавшуюся, разрываю упаковку, кладу марлю на место насквозь мокрой впитывающей салфетки, затягиваю на руке повязку не слишком аккуратно, но туго. Водительница спрашивает с переднего сиденья:

— Мне остановиться?

— Мы далеко?

— Еще две минуты.

— Поехали дальше.

Я отключаю капельницы, выдыхаю и делаю шаг назад, держась за поручень на потолке. Мы делаем поворот по широкой дуге.

Глаза Гэвина закрыты, как будто он удалился в какой-то персональный кабинет и в ужасе сидит там в темноте, обхватив колени. Чувствует ли он, как ему плохо? Он стянул с себя все системы мониторинга, но чтобы понять, что происходит, не нужны никакие технологии. Дыхание стало неглубоким, пульс ослаб. Весь цвет, который было к нему вернулся, снова сошел с лица. Организм Гэвина предпринял последнюю отчаянную попытку самосохранения. Органы выжигают последние резервы в попытке спасти весь организм, прежде чем выключиться навсегда.

Я подхватываю запутанные провода и убираю их с прохода — теперь от них никакого толку. Беру со шкафа мешок Амбу и подсоединяю его к кислороду. Укладываю голову Гэвина на ровную поверхность, накрываю маской рот и нос, приподнимаю челюсть, чтобы рот был закрыт плотно, и начинаю медленно, выверенными порциями впрыскивать в грудную клетку Гэвина чистый кислород, не прекращая наблюдать и прощупывать пульс. Если мама Гэвина до сих пор не понимала, насколько серьезна ситуация, то теперь наверняка поняла.

Мы заезжаем в бокс для скорой помощи, открываем заднюю дверь, выкатываем каталку на пандус гидроборта, а с него — на пол и ввозим Гэвина в кабинет реанимации, не прекращая искусственное дыхание. Сейчас он не сопротивляется.

У врача — свой момент истины: она замечает мешок Амбу, без промедления надевает средства защиты, выкрикивает приказы, вызывает анестезиолога, начинает лечение — в общем, принимает командование. Она не боится повышать голос, если что-то идет не по плану, и несколько минут, пока шум не улегся, мы продолжаем обихаживать Гэвина. А затем отступаем в сторону и оставляем его в руках врачей.

Моя последняя задача — зарегистрировать Гэвина на стойке администратора, но я даже не знаю его фамилии: в чрезвычайной ситуации такие вещи могут выпасть из внимания. Поэтому я иду в комнату для родственников, чтобы найти его маму. Когда я вхожу, она поднимает глаза и умоляюще смотрит на меня. На секунду в глазах вспыхивает надежда, но затем ее как будто смывает соленой водой: она смаргивает слезы. Я стараюсь ответить на ее вопросы, как могу, но мои сведения ограничены, и я не могу сказать много, потому что уже не отвечаю за лечение Гэвина.

Я не могу дать ей тот единственный ответ, которого она ждет, поэтому оставляю ее ждать в комнате без окон перед столом с единственной кроссовкой сына.

Женщина с температурой сомневается в эффективности парацетамола

Врачи и техники скорой помощи — не самые уживчивые люди. Мы легко приходим в раздражение, к начальству относимся скептически и не скрываем этого, а на мир смотрим мрачно, потому что уже много повидали. Поэтому нет ничего приятнее, чем отвести душу и как следует поныть. Пациенты, начальство, коллеги, диспетчеры: любая тема подойдет. В этом есть большой смысл: нытье укрепляет чувство локтя в коллективе не хуже, чем пейнтбол или совместное конструирование плота. И к тому же пока ноешь, можно съесть пончик.

Часто говорят, что Национальная служба здравоохранения Великобритании работает за счет доброй воли сотрудников. Судя по скорой помощи, можно сказать, что в еще большей мере ее питает неисчерпаемое топливо коллективного нытья.

Конечно, поворчать с коллегами — одно из самых больших удовольствий на любой работе, которое сплачивает любую команду, но когда вы совместно проходитесь по списку общих разочарований во время двенадцатичасовой смены, это отлично помогает скоротать время. Побрюзжать о дурацких вызовах, на которых не требуется ни капли профессиональных знаний, а затем пожаловаться на трудные случаи, где нужно как следует поработать; обругать начальство за утрату связи с работниками в поле, а после позубоскалить над его попытками вовлечь нас в процесс изменений; в общем, есть из чего выбрать. К счастью, ни одно противоречие не ограничит поток сетований, придающий усталым медикам сил и позволяющий не скиснуть в два часа ночи.

В этот утешительный напев