— Сойдёт! — махнул рукой Савелий Никитич и пригласил следующего курсанта, а мне указал на дверь. — Старшина в буфете ждёт.

Я спешно покинул подвал, углядел за одним из столов Дыбу и подошёл. Командир отделения поднял на меня взгляд и протянул пропуск в город.

— Не забудь отметиться в регистратуре, — предупредил он напоследок.

— Слушаюсь! — отозвался я и побежал в расположение, поскольку ближайшая трамвайная остановка располагалась неподалёку оттуда, к тому же слишком велико оказалось искушение переодеться в гражданское. Верхнюю одежду оставил в шкафу: пусть ветерок так и пронизывал, прятать костюм под плащом не хотелось. Ну в самом деле — какой тогда вообще смысл переодеваться было?

Я заранее выяснил, что комплекс горбольницы, состоявший из нескольких многоэтажных зданий, примыкал к территории института и, по сути, был частью студгородка. Доехал туда на трамвае, предъявил на входе служебное удостоверение, после справился о регистратуре и лишь потому не потерялся в просторном вестибюле, где оказалось не протолкнуться от моих сверстников и юношей с барышнями чуть постарше.

К регистратуре выстроилось сразу несколько длинных очередей, и я решил схитрить — сунулся в окошко справочной. Там меня выслушали и отфутболили за талончиком, сказав лишь, что сегодня доктор Хорь ведёт приём с самого утра и до четырёх часов вечера. Я отыскал крайнего и совершенно бездарнейшим образом потратил следующие двадцать пять минут. Записи к Лизавете Наумовне не было, и раньше первого марта нельзя было не то что попасть к ней на приём, но даже определиться с датой посещения.

— А чего вы хотите, молодой человек? — удивилась тётенька. — Она сейчас зимнему потоку терапию проводит.

Я, несколько даже ошарашенный услышанным, протянул пропуск, и на него шлёпнули отметку о посещении лечебного заведения.

— Следующий!

Меня тут же оттеснили от окошка, и я отошёл, но вот так сразу на выход не отправился и пригляделся к вывешенной на стене таблице с номерами кабинетов и фамилиями ведущих приём специалистов. Отыскал строчку «429 кабинет, доктор Л.Н. Хорь» и купил в газетном киоске свежий номер «Февральского марша», а затем проигнорировал лифт и двинулся к широкой мраморной лестнице с вычурными балясинами и полированными перилами. Просто решил, что сумею в частном порядке договориться о приёме куда быстрее, нежели получится это сделать через канцелярию комендатуры. И это если вообще кто-нибудь там пожелает заниматься моим вопросом.

На четвёртый этаж взбежал легко, даже не запыхался, взмок уже после — когда пытался отыскать нужный кабинет. Планировка корпуса оказалась на редкость запутанной, коридоры беспрестанно поворачивали и заканчивались лестницами, переходами и тупиками. Вот в одном из таких тупиков и обнаружился кабинет за номером двадцать пять; на двадцать четвёртый я наткнулся чуть раньше, а дальше — как отрезало. Ни двадцать шестого, ни двадцать седьмого найти не сумел, не говоря уже о нужном мне двадцать девятом.

Пришлось бросить бесплодные блуждания и обратиться за помощью к встреченной в коридоре медсестре. Тогда-то и выяснилось, что часть помещений располагается в соседнем корпусе, ладно хоть ещё спускаться не пришлось, поскольку на этаже имелся переход.

Воспользовался им и досадливо поморщился: у четыреста двадцать девятого кабинета дожидались своей очереди полдюжины юношей и девушек. Изначально я планировал просто постучаться и заглянуть внутрь, а тут заколебался, не зная, как поступить; прорываться с возгласом «мне только спросить!» откровенно не хотелось. Воротило меня от такого варианта, чего уж там. К гадалке не ходи — дело сварой закончится, а я не ругаться сюда пришёл, а медицинское заключение получить. Опять же Лизавета Наумовна терпеть не могла, когда пациенты друг с другом собачиться начинали.

Я постоял немного, потом отошёл к нише, в которой читала газету дежурная медсестра, и выяснил, что приём в четыреста двадцать девятом кабинете идёт с обеденным перерывом с часу до двух.

Висевшие на стене часы показывали двадцать пять минут первого, и я решил пожертвовать собственным обедом, уселся на одну из выставленных вдоль стены лавочек. Сразу поднялся и прошёлся по этажу, после занял позицию на подоконнике непосредственно у выхода на лестницу и лифтовую комнату.

Мимо то и дело кто-то сновал, проходили и пациенты Лизаветы Наумовны; вид у них был донельзя замученный, словно вместо иглотерапии иголки под ногти загоняли. Некоторые и вовсе не спешили уходить и сначала долго сидели на скамейках, собираясь с силами.

Слабаки!

Я усмехнулся, развернул газету и углубился в чтение. Заголовок передовицы гласил «Центробежные силы!», а в самой статье говорилось о радикализации политической обстановки в республике. Центристы с каждыми выборами утрачивали свои позиции, теряя избирателей, которые отдавали предпочтение политическим организациям с более конструктивной повесткой или же переманивались популистскими лозунгами болтунов и демагогов. Под последними в первую очередь понимался «Правый легион». Впрочем, надо отдать должное журналисту, опасность усиления последних он оценивал предельно объективно. При кажущейся малочисленности ячейки легионеров отличались высокой активностью, сплочённостью и готовностью отстаивать свои интересы, хоть на выборах, хоть в уличных столкновениях с политическими оппонентами и полицией.

Организационная структура остальных партий представлялась обозревателю несравненно более рыхлой, и вот с этим я был согласен лишь отчасти. Февральский союз молодёжи если и уступал легионерам в организационном плане, то не слишком сильно, а подпольные кружки пролетарских советов и вовсе могли дать им сто очков вперёд. В плане конспирации — так уж точно.

Время тянулось мучительно медленно, успел и газету прочитать, и за окно поглазеть, а посетителей перед кабинетом меньше не становилось. Я забеспокоился на этот счёт, но напрасно: как видно, приём вело сразу несколько врачей — по крайней мере Лизавета Наумовна дверь за собой запирать не стала. Отправилась на обед она не одна, а в сопровождении молодого человека лет двадцати пяти на вид и барышни моих лет. Все в белых халатах — значит, не пациенты.

Позицию я выбрал верную, а замешкался намеренно — просто показалось неуместным задерживать Лизавету Наумовну разговорами в коридоре. Пропустил, уловив явственное воздействие набранного ей потенциала, поспешил следом и заскочил в кабину подъёмника, прежде чем лифтёр успел закрыть дверцу.

Молодому человеку пришлось потесниться к задней стенке, он даже собрался сделать замечание, но я его опередил — снял кепку и поздоровался:

— Добрый день, Лизавета Наумовна!

Та удивлённо глянула, сразу узнала и улыбнулась.

— Петя? Ты здесь какими судьбами?

Лифт дёрнулся и начал опускаться, поэтому я сразу перешёл к делу.

— К вам на приём попасть хотел, но свободного времени не оказалось.

Лизавета Наумовна смерила меня взглядом, куда более пристальным, и уточнила: