Сэм выбрался из «датсуна» и в нерешительности остановился.

– Поднимитесь сюда, – позвала Наоми; в голосе ее сквозили отчуждениеи страх. – Я не уверена, что он может спуститься сам.

Сэм поднялся по ступенькам. Дейву Данкену было околошестидесяти лет. В субботу он выглядел на семьдесят, семьдесят пять. Должнобыть, выпил, решил Сэм. Сейчас же, когда время близилось к полудню, Дейву можнобыло дать все сто. А то и двести. Сэм понимал – это из-за него. Бедняга Дейв невыдержал внезапного столкновения с давно забытым и похороненным прошлым.

Но ведь я не знал, подумал Сэм, хотя утешением это былослабым.

Лицо Дейва выглядело бы в точности как выцветший от временипергамент, если бы не лиловые жилки, сеточками разбегавшиеся по носу и щекам.Опухшие глаза слезились. Губы приобрели синеватый оттенок, в уголках губпузырилась слюна.

– Я пыталась отговорить, – предупредила Наоми. – Хотелаотвезти его к доктору Мейдену, но Дейв сам настоял – он хочет с вамипоговорить.

– Мистер Пиблс, – еле слышно пролепетал Дейв. – Вы ужизвините, мистер Пиблс. Это все я виноват. Я не…

– Вы ни в чем не виноваты, – отрубил Сэм. – Давайтеприсядем.

Он помог Наоми подвести немощного Дейва к креслу-качалке иусадить. Сэм и Наоми сели по обеим сторонам от него на ветхих плетеных стульяхс провисшими сиденьями. Некоторое время все сидели молча, созерцаяжелезнодорожную насыпь и раскинувшуюся за ней пустошь.

– Значит, теперь она вашей крови хочет? – заговорил наконецДейв. – Эта мерзавка из самого чрева ада.

– Она напустила на меня кое-кого другого, – ответил Сэм. – Содного из ваших плакатов. Это… Я понимаю, насколько дико звучит, но это –Библиотечный полицейский. Он приходил ко мне утром. Он… – Сэм показал на своиволосы. – Это все из-за него. И это тоже. – Он ткнул в место укола ножом нашее, где багровело пятнышко. – Библиотечный полицейский уверяет также, что унего есть сообщники.

Дейв долго молчал, глядя невидящим взором перед собой, туда,где в отдалении одиноко маячило заброшенное здание бывшего элеватора.

– Человек, которого вы видели, на самом деле не существует,– произнес он наконец. – Вообще никого из них в реальности нет. Кроме… этойстервы-дьяволицы.

– Дейв, вы можете рассказать про нее? – тихо спросила Наоми.– Если нет – скажите, мы поймем. Но если это принесет вам хоть какое-тооблегчение, то расскажите. Хорошо?

– Милая Сара, – с чувством промолвил Дейв; взяв ее за руку,он улыбнулся. – Как я люблю вас… Я вам говорил когда-нибудь?

Наоми покачала головой, улыбнувшись ему в ответ. В глазах еезаблестели слезы, словно крапинки слюды.

– Нет, Дейв, не говорили. Но я… очень вам признательна.

– Я обязан все рассказать вам, – сказал он. – И дело вовсене в каком-то облегчении. Этому нужно положить конец. Знаете, Сара, чем мнезапомнилась наша первая встреча в «АА»? Тем, как они говорили, что в этойпрограмме все построено на искренности и доверии. Что чистосердечно каяться вовсем содеянном нужно не только перед Господом, но и перед людьми. И тогда яподумал:

«Если все это и правда необходимо, чтобы начать трезвуюжизнь, то мне тут ловить нечего. Меня засунут в самую мерзкую ночлежку, где ябуду гнить бок о бок с последними отбросами рода человеческого. Ведь я никогдане смогу рассказать всего, что видел и испытал».

– Все мы поначалу так думали, – мягко промолвила Наоми.

– Да, я знаю. Но немногим довелось перенести то, что выпалона мою долю. Впрочем, я старался. Делал все, что было в моих силах. Привел домв порядок. Но вот об этом я никогда и никому не рассказывал. Даже Господу Богу.Отыскал в самом отдаленном уголке своего сердца каморку и запер ее дверь навсегда.

Сэм увидел, как по морщинкам, избороздившим лицо Дейва,катятся слезинки.

– Да, запер. И ключ выбросил. А потом заколотил дверьдосками. А поверх досок приладил стальной щит, который накрепко привернулгайками. И еще забаррикадировал вход тяжеленным шкафом. И даже потом еще разоквернулся, чтобы навалить на шкаф кучу кирпичей. С тех пор вот уже много лет ятвержу себе, что с Арделией покончено, что я выбросил эту мерзость из головы.Ее и все то, что она со мной сотворила. Чего я только не принимал, чтобы у меняпамять отшибло, – все без толку! А с тех пор, как в «АА» вступил, меняпостоянно тянуло заглянуть в эту каморку. Словно магнитом. У магнита этого дажеимя есть – Арделия Лорц. Потом меня по ночам кошмары стали донимать. Все времяплакаты снились, что для нее рисовал, – те самые, которые так детишек стращали…Впрочем, бывали сны и пострашнее. С другими кошмарами их и сравнить былонельзя.

Голос его предательски дрогнул.

– Может, вам лучше передохнуть? – предложил Сэм, вдругпоняв, что, как бы ни хотел выслушать признание, какая-то часть его естествабурно восставала против этого: боялась до паники.

– Нет, отдыхать мне некогда, – отмахнулся Дейв. – Врачиговорят, что у меня диабет, поджелудочная ни к черту, да и от печени мало чтоосталось. Скоро я уже на вечный отдых устроюсь. Не знаю только – в раю или ваду. Лишь в одном точно уверен: хмельного зелья там не продают. И слава Богу.Словом, отдыхать некогда. Если я когда и расскажу об этом, так только сейчас. –Он осторожно посмотрел на Сэма. – Вы уже поняли, что попали в беду, да?

Сэм кивнул.

– Но еще не осознаете всей серьезности своего положения. Вотпочему я должен обо всем рассказать. Мне кажется, что порой… Арделия накакое-то время затаивается. Вот и на этот раз все повторилось: она долгопряталась, а потом – выбрала вас, мистер Пиблс. Еще и поэтому я должен выложитьвсе начистоту. Не могу, правда, сказать, чтобы это мне улыбалось. Вчера послеухода Наоми я купил в лавке бутылку дрянного вина. Уединился на старом дворе,посреди всякого мусора, где раньше столько раз сидел. Откупорил бутылку изнаете, чем пахнет эта бурда? Мне всегда казалось, что так воняют обои вдешевой гостинице, где клопы кишат или сточная канава. И все-таки запах этотвсегда привлекал меня. Как вечный сон…

Так вот, держу я бутылку перед носом, принюхиваюсь и слышуголос этой стервы из запертой каморки. Запертой и наглухо заколоченной. Голоскак у заживо похороненной. Он и сейчас как живой у меня в ухе звучит:«Правильно, Дейв, молодец, это единственный выход для тебя и для всех таких,как ты. Выпей – и никаких забот больше знать не будешь. До самого конца».

Я уж хотел было глотнуть, как вдруг в самый последний мигучуял запах… Ее запах. И сразу вспомнил ее мертвое лицо, испещренное тонкиминиточками… перекошенный рот… И отшвырнул бутылку. А потом и вовсе разбил окусок рельса. Ведь надо же наконец покончить с этой дрянью! Очистить наш городот этой падали!