Малыш – его звали Уилли Клеммарт, и он потом погиб воВьетнаме – все озирался через плечо, глядя на меня. А я стоял на раздвижнойлестнице с кистью в руках и читал по его глазенкам, как по газете. Спаситеменя, мистер Данкен! молили они. Заберите меня! Но что я мог сделать? Я исебя-то не мог спасти.

Дейв полез в задний карман, извлек из его глубин смятый, ночистый носовой платок и шумно высморкался.

– Поначалу мистер Лейвин боготворил Арделию, души в ней нечаял, но затем мнение свое начал потихоньку менять. Всего за неделю до егокончины они вдрызг разругались из-за этого самого плаката с Красной Шапочкой.Мистер Лейвин его просто на дух не переносил. Возможно, и не знал всего, чтотворилось в детской читальне, но и слепцом не был: замечал ведь, как взиралидетишки на этот плакат. Кончилось тем, что он приказал Арделии снять плакат.Тогда-то спор и вспыхнул. Я был под самым потолком, где слышимость неважная, новсе равно до меня донеслось предостаточно. Мистер Лейвин упрекал Арделию, чтоона запугивает ребятишек, а она уверяла, что, дескать, только напугав можнообуздать «этих несносных проказников». Чего она только не наговорила! Но мистерЛейвин стоял на своем, и в конце концов ей пришлось уступить.

В тот вечер Арделия металась по дому, как разъяреннаятигрица, которую дети целый день тыкали сквозь прутья клетки острыми палками.Она, в чем мать родила, мерила спальню длинными шагами, а я валялся на постели,пьяный в стельку. Помню только, что, когда она посмотрела на меня, глазищи еебыли уже не серебристыми, а кроваво-красными, словно в голове вспыхнул пожар,да и рот выглядел как-то странно, будто пытался отделиться от лица. Так, вовсяком случае, мне показалось. Меня тогда такой мороз по коже продрал, что ямигом почти протрезвел. Никогда не видел ничего подобного. И не хотел быувидеть вновь.

«Я ему отплачу, – процедила Арделия. – Он у меня поплатится,Дейви. Жирная скотина. Увидишь, что я с ним сделаю!»

Я уговаривал ее не делать глупостей, уверял, что она самапотом пожалеет, – словом, нес всякую ахинею. Некоторое время Арделия меняслушала, а затем вдруг с быстротой молнии метнулась ко мне и оседлала. Сгорящими глазищами, перекошенным ртом. Жуткое зрелище. Я испугался, что она сменя живого кожу сдерет. Но этого не случилось. Арделия прижалась ко мне ипристально всмотрелась в глаза. Не знаю, может, прочитала в них, насколько янапуган, но увиденное ей так понравилось, что она запрокинула голову назад – ееволосы стали щекотать мои бедра – и расхохоталась.

«Хватит болтать, дурачок, – сказала она. – Засади-ка лучшемне. Больше ты все равно ни на что не годен».

Я послушался. Ведь, кроме самого бесстыдного блуда дапьянства, я уже и в самом деле ни на что больше не годился. В конце 1958-го илив начале 1959 года у меня отобрали лицензию, да и отклики на мою работу всечаще были просто уничтожающие. Но мне было на все наплевать – в моих мысляхбезраздельно царила Арделия. По городу ползли слухи, что Дейв Данкен спился,что ему нельзя больше доверять… но причиной моего падения всякий раз называлитолько мое безудержное пьянство. О наших отношениях с Арделией никто недогадывался. Она была дьявольски хитра. От моей репутации не осталось камня накамне, Арделия же всегда выходила сухой из воды. Чистенькой, как девственницаперед алтарем.

Мне казалось, правда, что мистер Лейвин что-то подозревает.Поначалу он, видимо, искренне полагал, что я просто влюбился в Арделию и тайкомсохну по ней, но потом явно что-то заподозрил. Вскоре мистер Лейвин умер.Утверждали, что от инфаркта, но я знал истинную причину… Как-то раз мы сАрделией предавались любви прямо в гамаке на задней террасе ее дома, причем насей раз уже она никак не могла насытиться моими ласками. Она терзала меня, покая не возопил благим матом. Потом свернулась калачиком рядом, довольная, каккошка, слопавшая миску сметаны: в глазищах опять огонь замерцал. Вы, конечно,не поверите, но отблеск этого огня я на своей голой руке увидел. Так оно все ибыло, это не плод моего разыгравшегося воображения. И я ощущал жар тогопламени. Словно рядом с только что угасшим камином сидел.

«Я же обещала тебе, Дейви, что он свое получит», – вдругсказала Арделия.

Сознание мое было помутнено от пьянства, да и от упражненийнаших я был еле жив, поэтому тогда я и не уразумел толком, что она имела ввиду. Мне вообще казалось, будто я засыпаю в яме с зыбучим песком.

«Что ты с ним сделала?» – пробормотал я сквозь сон.

«Обняла его. Особым образом, как только я умею. Ты этого незнаешь, Дейви, и, если тебе повезет, никогда не узнаешь. Так вот, я заманилаего в книгохранилище, заключила в объятия и показала, какова я на самом деле. Ион расплакался. Так перетрусил, что душа в пятки ушла. Расплакался навзрыд, а яобнимала его и слизывала слезинки. Особенные слезинки. – Она так и сказала –„особенные“. – Когда слизала последнюю, у него сердце остановилось».

И тут вдруг ее лицо… изменилось. Исказилось и поплыло, точнопод водой оказалось. И я увидел нечто…

Дейв замолчал, глядя перед собой невидящим взором. Его рукистиснули деревянные перила. Пальцы нервно сжимались и разжимались.

– Не помню, – сказал он. – Или не хочу вспоминать. Кромедвух деталей. Глаза у нее красные были и без ресниц, а вокруг рта пузырилисьтолстые складки… но только не кожи, а плоти. Жуткое зрелище. Потом эта плотьстала растягиваться. Кажется, я завопил от ужаса. И тут же мерзкое видениеисчезло. Рядом со мной лежала прежняя Арделия, голая и прекрасная – этакаямурлыкающая кошечка.

«Не бойся, Дейви, – сказала она. – Тебе ничто не грозит.Пока ты будешь меня слушаться, разумеется. Пока останешься пай-мальчиком.Сегодня я счастлива, ведь избавилась наконец от этого старого болвана. Теперьменя назначат на его место, и я уж организую работу библиотеки, как сочтунужным».

«Господи, помоги нам», – подумал тогда я, но промолчал. Вына моем месте тоже предпочли бы держать язык за зубами. Ведь еще минуту назадрядом с вами лежало чудовище с полыхающими глазами, без век; причем так далекоот города, что даже ори вы во все горло, вас бы никто не услышал.

Потом она пошла в дом и вскоре вернулась с двумя стаканамивиски. Я напрочь отрубился и больше ничего о том дне не помню.

Библиотеку она не открывала целую неделю… «дань памятимистера Лейвина», по ее словам, а потом, когда открытие наконец состоялось, надверях детской читальни вновь красовался плакат с Красной Шапочкой. Еще неделюспустя она попросила меня нарисовать серию новых плакатов.

Дейв помолчал, затем продолжил, почти шепотом:

– Даже сейчас все во мне восстает против этого рассказа.Против всей правды. Я предпочел бы сказать, как сопротивлялся Арделии, боролсяс ней, настаивал, что не хочу запугивать бедных детишек… но это было бывраньем. Нет, я все делал, как она мне говорила. Перед Богом грешил. В какой-тостепени – из страха перед ней, но главным образом – из раболепного поклонения.Ведь я все еще был на ней помешан. Какая-то низменная часть моей натуры – это,должно быть, свойственно многим из нас – преклонялась перед Арделией. Еезамысел мне нравился. Да-да, нравился.