Кто-то легонько дотронулся до его руки.

– Да-да Анечка. Я не сплю, – пан Вацлав открыл глаза и, ничего не понимая, тряхнул головой.

Перед ним с гостинцами в руках стояли три самых бедовых девочки из его колледжа. Четвёртая держалась позади, презрительно взирая на загораживающее её трио.

– Что за чудо чудное? – улыбнулся пан директор. – Никак моя великолепная четвёрка ко мне пожаловала?! Ай да молодцы, вот спасибо! Честно говоря, кого-кого, а вас я тут совсем не ожидал встретить. Думал, что держите на меня обиду. Ну, чего стоите-то? Быстро садитесь, кто куда!

Трое сели на его кровать, четвёртая, продолжая держаться независимо от остальных, опустилась на стул.

– Пан Вацлав, что же вы наделали! Ну, куда вы так спешили? Все педагоги пребывают в растерянности. Что теперь будет с колледжем? Когда вы поправитесь? – начали тараторить, перебивая друг друга девочки. – Мы за вас сегодня молились, пан Вацлав. Вы не думайте, что только сегодня, мы вообще очень переживаем, что с вами приключилась такая беда. Все в шоке! Никто из нас не желал вам зла. Поверьте!

– Хорошо, хорошо, голубки мои. Я вам верю. Как бы ни жесток был я с вами, да полно обижаться! Господь уравнял нас в страданиях.

При этих его словах, сидевшая на стуле красавица, Верка Божкова, самодовольно улыбнулась, словно говоря: «Сами знаете, что Господь тут не причём».

Три тараторки наперебой сообщали пану Поспишилу обо всех новостях, приключившихся за время его отсутствия. Он слушал их, думая о том, насколько непонятна человеческая психика. Вот сидят перед ним три самых бедовых его воспитанницы и от всего сердца радуются, что их директор живой. Желают ему всего наилучшего и молятся, в этом он нисколько не сомневался, молятся за него на самом деле.

– По-моему нам пора, встав со стула, сказала Вера, до того не проронившая ни слова. – Пан Вацлав устал от нашей болтовни.

Выпроводив трио за дверь, Верка грозно рявкнула в полголоса: «Уходите отсюда!», и заперла замок на ключ изнутри.

Пан Поспишил смотрел на её действия спокойно и даже с каким-то восхищением.

– Я могу тоже поговорить с ясновельможным паном?

– Конечно, я тебя внимательно слушаю. Только, сама видишь, не могу встать в присутствии столь знатной дамы.

– Сами виноваты.

– Ну и зачем ты это сделала? – с вопросом вздохнул Поспишил, обводя рукой своё переломанное тело.

– Ах, пан Вацлав, пан Вацлав! Вам ли спрашивать? Не вы ли вытолкали меня из своего кабинета, когда обречённая вами на экзекуцию, я пришла к вам только с одной просьбой. Помните с какой?

Вацлав потупил глаза.

– Да, именно, с той самой!

Она расстегнула юбку и, сбросив её со своих бёдер, бесстыдно повернулась к пану оголённым задом, демонстрируя, выступающие из-под узких трусов полосы, оставленные хлыстом.

– Чтобы эти самые рубцы вы мне нанесли сами. Сами! А не ваши громилы! Что в этом было невозможного? Разве пан никогда не сёк девок собственноручно? Неужели?! Газеты повествуют об обратном. Что же он тогда вытолкал взашей свою лучшую ученицу? Вы же знаете, что я лучшая, правда?

Она игриво повернулась к нему передом.

– Разве я не красавица, не ловлю жадно каждое слово пана, не занимаю первые места на олимпиадах? Разве не сама я специально стала плохо учиться, чтобы стать вашей игрушкой, вы же понимали это, пан Вацлав?

Поспишил, положив руку на забившееся с перебоями сердце, стал похож на варёного рака.

Вы думаете, я ничего не знаю про вашу игру? Идите вон им, курицам, рассказывайте сказки о несчастных случаях на практических занятиях. Разве не вы подсоединили заряженные конденсаторы к металлическим кнопкам переключателей. Ну, где им, глупеньким, заметить, что все остальные кнопки – пластик. А металлические – расставленные сети пана Вацлава.

Брови пана директора удивлённо взметнулись вверх.

– Или, может, вы думаете, что я не вижу очевидного – как вы методично топите с помощью учителей детей одного из квадрантов – кардинального, фиксированного или мутабельного, – отправляя их в объятия громил? Ведь все ученики именно так разбиты на три группы – по квадрантам стихий зодиака, я правильно догадалась?

– Правильно, – глухо ответил Вацлав.

– А что же оставшаяся группа из двенадцати человек, нас же 48?

– Обычные люди, – смотря на стену, проронил Поспишил.

– Так значит мы всё-таки необычные? Ай да Верка Божкова! Первая – среди избранных! Но вы не переживайте, ясновельможный пан. Я с дурами своими думками никогда не делюсь. Только скажите мне, отчего вы вытолкали меня в тот вечер? Следующее утро-то, я смотрю, удалось на славу!

Она лёгким движением коснулась забинтованной груди Поспишила, и провела пальцами по его подвешенным конечностям.

– Я не мог сделать это сам…

– Неужели? То-то я смотрю: всех участниц моего квадранта лупцуют так, что уши вянут от крика. Одна я – неприкосновенная королева. Вы меня себе на сладкое приготовили, да? А я устала ждать в очереди, пан Вацлав. Вот сама под вашу барскую руку-то и пришла. А вы меня ублюдку на съедение отдали. Что же вы наделали, ясновельможный пан! Знаете, каково это по воле любимого, а я вас люблю, пусть где-то урода, но ведь гениального урода-то! Так вот, каково это раздеваться перед поркой, когда тебя лапают руки слюнявого здоровеного дебила? Знаете? Или ложиться перед ними на ваше прокрустово ложе – козлы пана Вацлава, принимая позу зародыша? – И после этого вы меня спрашиваете «зачем»?! Но я доиграла всю свою роль до конца. Вы же видели, не правда ли?!

Поспишил не знал, куда деть глаза.

Не дождавшись ответа, Верка продолжила:

– Никто из этих овец даже не подумал задуматься, зачем ремни так туго перетягивают руки в момент фиксации к козлам. Это ваша идея встроенного тонометра, да? Меряете давление ягнятам? А этот двухцветный семафор в экзекуторской. Красный – молния. Синий – розги. Как видите все ваши уловки для меня яснее ясного. Так зачем всё это, пан Вацлав? Чего вы добиваетесь?

– Потери осознанного восприятия, раздвоения сознания, Вера, – честно выложил Поспишил.

– Ах, вот оно что! Значит, ваша цель – ударить током и откачать! А откачивать, видимо, чтобы потом засечь! Какой гуманист! – Вы растёте в моих глазах, пан Вацлав!

– Тебя ударило током?!

– Нет, конечно! Думаю, вы и тут проявили своё благоволение избранной.

– Ты не так всё поняла…

– Да где уж мне, шестнадцатилетней дуре, угнаться за сорокадвухлетним достоянием республики. Я могу только постанывать под розгами, не орать на всю школу, как этот великовозрастный детский сад, а стонать от боли, ублажая взор ясновельможного пана. Помните как я, закусив губу, смотрела на камеру, вмонтированную в распятие. А вторая, – та, что над дверью, – надо полагать, в это время мои размалёванные булки вам транслировала? Ах, пан Поспишил, пан Поспишил! Вы – чудовище! Но я вас обожаю.