Надо будет спросить у него на досуге, не служил ли он на флоте? Коряков вздохнул и нырнул в провал. Серое плотное пространство перед ним замерцало слабыми удушливыми точками, воздух в провале был спертый, сырой… Главное, чтобы он ничем не подпитывался, как это иногда бывает в водопроводных колодцах, иначе оба они, и лейтенант и нарушитель, могли остаться здесь навсегда.

Ему захотелось остановиться, повернуть назад, наверх, на свежий воздух, в проклятую пургу, в жизнь, но поворачивать было нельзя.

Во второй раз он проделал путь в колодец, на дно его, где находился человек, в несколько раз скорее… И тем не менее Коряков подогнал себя:

– Быстрее, быстрее, быстрее!

Напарник работал четко, без заминок, очень точно вытравливал обе веревки – у лейтенанта не было ни одной секунды задержки. Коряков лишь привычно окутывался паром, да сипел заведенно:

– Быстрее, быстрее, быстрее!

Но скорость тоже имеет свои пределы, в этом спертом колодце не разгонишься – при разгоне исчезает тщательность движений, без которых при таком спуске не обойтись.

Вот место, которое он пробивал ногами – тут образовалась пробка, но ссыпающийся вниз снег запечатать горловину до конца все-таки не смог, внизу, в прозрачной расплывающейся глуби была видна голова человека. Коряков остановился на мгновение, но тут же двинулся дальше, не успев даже перевести дыхание.

Весь он, все его естество – вплоть до последней клеточки, мышцы, до самой крохотной жилки было подчинено одному – спасению человека, которого он еще двадцать пять минут назад ненавидел, считал своим врагом и готов был перекусить ему горло… А сейчас нарушитель превратился в обычного бедолагу, которому нужна помощь.

Очень сложно будет закрепить веревку так, чтобы беспамятный нарушитель не выскальзывал из нее, словно влажный грузный обмылок из пеньковой петли. Приладить веревку понадежнее, добавить пару страховочных узлов не удастся – слишком плотно этот человек сидит в капкане.

Коряков завис над Удачливым Ли, сделал из веревки петлю, попробовал накинуть ее нарушителю на плечи, – попытка не удалась, – и тогда он, поняв, что ничего из этого не выйдет, развязал петлю.

Надо было попытаться протянуть веревку у нарушителя под мышками, потом протянуть еще раз – тогда может получиться чего-нибудь путное, но для начала нужно было протиснуть в узкую горловину колодца свои руки, иначе с веревкой не сплавиться.

– Быстрее, быстрее, быстрее! – Коряков, привычно подгоняя себя, подсунулся под плечо нарушителя, до крови ободрал руку, выругался и попытался протиснуть пальцы дальше.

Не получилось. Коряков потряс нарушителя за плечо. Тот не отозвался. Если бы этот человек пришел в себя хотя бы на несколько минут и помог лейтенанту, – подсобил хотя бы пропустить на груди веревку и закрепить узел, – все было бы в порядке. Но нарушитель не шевелится. Неужели он мертв?

Не веря в это, Коряков мотнул головой, закряхтел, стараясь расковырять бок лаза.

Ему казалось, что он потерял счет времени – слишком долго он торкался, шурудил руками, стараясь проделать в жестком спрессованном снегу нору и протащить сквозь нее веревку, но откуда-то наползал снег, противился лейтенанту. Коряков окутывался холодным дыханием своим и продолжал ковыряться…

И все равно всякой работе обязательно приходит конец, ничего бесконечного в этом мире нет. И в том – тоже… Коряков это знал точно, словно бы сам побывал в преисподней, – ему удалось протащить веревку под мышками у пленника, закрепить ее узлом, потом протащить еще раз и также закрепить узлом.

Коряков поспешно сделал крохотную полочку – вырубил ногой, встал на нее, вжался спиной в стенку колодца и поспешно дернул за веревку, подавая команду наверх.

Лебеденко команду принял – уловил рывки, – и аккуратно, без дерганья потянул веревку наверх.

Важно, чтобы веревка выдержала, и нарушитель успешно выполз из тесного обжима колодца, прополз без помех мимо, не вдавил Корякова окончательно в стенку лаза. Иначе стенка посыплется, поползет вниз, и тогда Коряков может поменяться местами с этим несчастным. Нет, не поддается. Лебеденко потянул раз, потом второй, третий… Нарушитель сидел в обжиме прочно, без сильного рывка его не освободить. Коряков уперся в полку понадежнее, проверил лишний раз – не обрушится ли? – подключился к четвертой попытке… Важно было рассчитать свои силы, не переборщить, не сдернуть веревку с пленника. Но и недобор тоже был не очень хорош. Как и перебор.

Лебеденко потянул веревку в пятый раз. Коряков помог, подправил, выравнивая веревку, за пятым рывком последовал шестой.

Пленник продолжал сидеть в норе – ну будто пробка в гигантском горле – ни туда ни сюда. За седьмой попыткой последовали восьмая и девятая…

На двенадцатой попытке заклиненное тело дрогнуло, потихоньку поползло вверх, благополучно миновало лейтенанта, плоско вжавшегося в стенку колодца. Коряков обратил внимание на бледное измученное лицо нарушителя. Это было лицо мертвого человека.

Сердце у лейтенанта невольно сжалось. Выходит, все старания были напрасны?

Коряков поспешно переставил ноги на другую полку – ту, которая находилась выше, затем на третью…

Ощущение тревоги не проходило.

Кроме того, сам факт, что застава взяла нарушителя мертвым, бросит тень на заставу, это ЧП – чрезвычайное происшествие. Ведь на участок заставы, на контрольно-следовую полосу, он попал живым? Живым. Тогда как же он погиб?

Из Москвы на расследование понаедет столько народа, столько комиссий, что – не отбиться.

1 января. Станция Гродеково. 4 час. 00 мин. ночи

Верников долго лежал на снегу, вцепившись обеими руками в березовый обломок, и с тоскою думал о том, что скоро он промерзнет до костей и тогда у бравого старика останется один выход – на погост. Больше некуда – для другого он просто не сгодится. Верников заплакал – ощутил, как на глазах у него на ресницах образовались клейкие мерзлые катышки, склеили взор – стало трудно видеть.

Он застонал и, пользуясь тем, что ветер немного стих, протер глаза пальцами, но видеть лучше от этого не стал, дернулся несколько раз всем телом, словно улегся на горячую сковородку, и затих.

Надо же как неосторожно, как бездарно он влетел в новогоднее приключение – споткнулся буквально на ровном месте, обеими ногами вляпался в вонючее дерьмо. И какой только черт дернул его в такую ночь расправляться со своим прошлым? Лучше бы он вообще ничего не трогал, ни прошлого, ни настоящего, не занимался бы поправками к своей биографии – и не очутился бы валяющимся посреди улицы в снегу, и вообще чувствовал бы себя лучше. Лежал бы сейчас в теплой постели, вспоминал «минувшие дни», обдумывал грядущее. Хорошо было бы…

Ан нет, дернула его нелегкая заниматься неблагодарным делом. Тьфу!

Одной рукой он по-прежнему продолжал держаться за обломок березового ствола, второй шарил по воздуху, словно бы пытался что-то нащупать, но, сколько ни старался Верников, ничего не нащупал, рука его ровно, без сбоев гуляла по пространству.

Неужели ветер стих? Точно