Но для успокоения все же отыскала взглядом поленце и положила его тут же на лавочку, чтобы в случае чего обороняться с достоинством. Ну, насколько это вообще возможно, учитывая, что я буду размахивать поленом, как дубиной пещерный человек…

– Зачем пришла? – приоткрыла я калит, чтобы видеть незваную гостью и сильно удивилась ее виду: затравленному, нервному, слишком бледному. И где-то заискивающему, учитывая кривую и дрожащую, выданную явно через силу, улыбку, что она мне показала. Не припомню, чтобы она мне вообще хоть когда-то улыбалась, потому ее нынешние потуги больше походили на болезненные страдания, как при зубной боли. Или дело в глистах. Потому что глаза Агафья пучила не хуже Липы.

– Я… – начала она и нервно осмотрелась. – Я пришла прощения просить у тебя, Дарина… – выдавила она, что совершенно сбило меня с толку, а я спросила:

– Тебе чего же, нездоровится? – растерянно уточнила я, уже подозревая нехорошее. Вряд ли глисты на бабу так подействовать могли. Могла бы грешить на Василия, но он, насколько могу судить о нем, бить женщин был не приучен. Потому нравоучительную затрещину от любимого зятя, как возможный вариант и причину появления здесь Агафьи, отмела сразу.

– Ась? – изумилась баба, а я вздохнула и открыла калиту шире.

– Проходи, – устало предложила я, чем бабка с опаской, нервно озираясь, но воспользовалась, держа перед собой в руках какой-то небольшой и легкий куль. – Я устала, а у меня еще много дел… – с намеком произнесла я, что поняли довольно быстро, и баба кивнула. – Тебя что, Василий заставил прийти?

– Нет, Василий и не ведает, шо я сюда направиласи. Совесть… заела. Точнее, может.. заесть, – сглотнула она, вновь как-то насупившись. – Таки вот, – вновь взялась говорить Агафья, запинаясь на некоторых словах. – Я была неправая. Прости, если сможешь, за то, что наговорила сегодня… и вообще. За Дарью очень переживаю, за Настеньку и лялечку еще не рожденную. Это… это я не на тебя серчаю, а на… – начала она и виновато опустила взгляд. – Ты и сама знаешь.

– Знаю, – кивнула я коротко. – Но мамы нет уже семь лет как. Это все?

– Вот, – ткнула она мне в руки принесенный куль, который я едва не выбросила от неожиданности. – Прими в дар, как извинения, – проворчала она и уже хотела уйти, развернувшись к воротам. Сбросив с себя оковы растерянности, я ее остановила:

– Подожди. У меня есть лекарства. Они должны облегчить горячку Дарьи и помочь ей восстановиться. Для ребеночка безвредное. Куда страшнее, если Дарья пролежит в горячке еще несколько дней. Возьмешь? – неуверенно предложила я. Та вновь насупилась, словно хотела отказаться, но затем глянула мне за плечо, вздрогнула и как-то слишком рьяно закивала с широкой прореженной улыбкой, которая должна была быть любезной и благодарной… наверное. На деле же выглядело так, будто у нее вновь живот скрутило. – А ты давно полынь пила? – уточнила я, так как эту траву деревенские практиковали как профилактику от нутряных паразитов.

– Утречком, а чаво? – в свою очередь насторожилась баба.

– Ты… пей ее почаще, – посоветовала я. – Сейчас вернусь с лекарствами, ты стой на месте только, – предупредила, а после отправилась в дом в неком оцепенении. – И все же, что за день такой? – вновь спросила я у пустоты. Уже в доме с некоторым удивлением увидела у себя в руках кулек, про который успела забыть. Развернула его и увидела платок. Тот самый, розовый и теплый, что так приглянулся мне утром на базаре…

***

Из высоких и дорогих палат старосты пышущая гневом женщина в темных и закрытых одеждах выходила стремительно. Путь из дома дочери до своего собственного не занял много времени, учитывая то, что были они соседями, потому остыть и успокоиться уже пожилая женщина успеть не могла. У себя в горнице она сбросила тонкий, но дорогой, подшитый мехом кафтан, а следом последовали и сапожки, которыми женщина гордилась и любила хвастаться перед деревенскими подружками, для которых сапоги уже были роскошью.

Быть свахой для действующего старосты – почетно и прибыльно. Тем более, что скоро и зятек может стать старостой, и любимую тещу наверняка не обидит.

И все же, несмотря на безбедную жизнь, для многих даже завидную, старая вдова не могла совладать с давней злостью. Ведь вместо свахи она могла быть и женой старосты. И тогда не просто была бытещей будущего старосты, а матерью!

А этот сопляк, как и его отец в прошлом, смеет пренебрегать ее мнением относительно этого бесовского отродья. Что с Людмилой, что с этой Дариной. Ничего не меняется! Только сейчас-то староста все осознал, и Даринку недолюбливает, но пока Людмила была жива, привечал девчонку, даже позволял своему сыну водиться с ней. Правда, до тех пор, пока тот не решил жениться на бесовке. Вот тогда-то Тихон и осознал степень своей ошибки. Если прежде он относился к девчонке нейтрально, недолюбливая только ее мать, то в тот день осознал все. И Агафья ему в этом помогла. В тот же день состоялись договоренности, и Василия сосватали с Дарьей.

Вот только теперь молодой Василий набрался наглости препираться и защищать ведьму, позоря ее, Агафью, на всю базарную площадь. Да где это видано?

Поход к Тихону не принес результатов. Стар он уже стал и повлиять на своего молодого и сильного сына не мог. Более того, еще и согласился, что Агафья перегибает палку!

А это уже ни в какие ворота!

–Эта дрянь мне еще ответит… – пообещала себе Агафья, хотя в тот момент не могла точно понять, к кому именно относится ее угроза: к Дарине, Василию, Тихону, или соседям, что стали свидетелями ее позора.

–Не обещай того, чего не можешь выполнить, дорогуша. Иначе обещания становятся ложью, – донесся тихий, пугающий голос из потемок пустующего дома, заставив пожилую женщину замереть и испуганно пискнуть. 

–Хто тута? – слегка истерично вопросила женщина у пустоты.

–А тут никого нет! – сообщили женщине, во что она не сильно-то и поверила.

–А хто же говорит? Я же слышу голос! – вполне справедливо заметила хозяйка дома.

–А это твоя совесть, – просветили женщину, чего она испугалась даже сильнее, чем чудища из-под печи. – Не стыдно на невинных наговаривать? Лгать, обманывать, обвинять почем зря?

–Так ведьма же! Так ей и надо! – насупилась баба, но предательски затрясшиеся колени и голос как бы намекали, что прежней уверенности нет.

–А ты уверена, что она – ведьма?

–Так мать ведьмой была. Значица и Даринка в нее уродилась.

–Доказательств того, что Людмила была ведьмой, тоже нет. Кроме слухов. Не ты ли их распускала?

–Ведьма она была! Ведьма! – разозлилась баба. – Мужиков из семей отваживала, жила в лесу и никогда не болела! Еще и сгрешила до свадьбы! Распутница! Вот ее черные силы и сманили!

–Может, она в лесу жила, потому что вы, деревенские, ханжи, ей житья не давали? Как сейчас с Дариной происходит? – уже заметно тише, даже угрожающе, предположил голос совести. – Не думала, что с вами, деревенскими, произойдет, если изморите единственную ведунью, что по странной причине все еще не озлобилась на вас, юродивых? Ты сама себе простишь? Муки совести, они бывают очень страшными и болезненными, особенно, когда этой совестью на протяжении многихлет пренебрегают.