не крокондил какой, – дивится Иван Царевич, а сам вокруг пня ходит, приглядывается к нему.

– То не простой пень – заговоренный! – выставил вверх другой палец дед.

– Как это?

– А очень даже просто! Не поладил я, – говорит дед, – с Кощеем проклятущим, так он на пень порчу наслал.

– Коще-ей!

– Знамо он.

– Чем же ты ему, дед, досадил так?

– Отказался я ему дичь из лесу мово поставлять, да поганки с мухоморами всякие, вот он и осерчал. Кощей-то, почитай, всю живность мою пожрал с Горынычем своим на пару. Вот ведь пропасть! А ты – зайца! – покрутил пальцами дед.

– Твой лес? – подивился Иван Царевич. – Да кто ж ты такой будешь, лесами-то владеть?

– Знамо кто: лешие мы.

– Кто?! – Иван Царевич на шаг от пня отступил, к луку потянулся, но вовремя одумался.

– Леший. А чего ты испужался? Чай, мы не людоеды какие.

– Все одно нечисть поганая, – сквозь зубы процедил Иван Царевич.

– Ты говори да не заговаривайся, – свел седые брови дед. – Кто еще из нас нечисть будет. Мы за лесом глядим, порядок блюдем, шоб, значиться, жилось ему хорошо и зверью раздолье было. А вы что творите? Деревца рубите – изводите, орехи тырите, в белок-медведёв стрелами пуляетесь. Ладно бы на пропитание, так ведь нет, за ради забавы пустой.

– Твоя правда, дед, – повесил голову Иван Царевич. – Есть такой грех. Ладно цж, давай подсоблю.

– Да как же ты подсобишь-то? Пень, чай, колдовской!

– Как-нибудь и с колдовством управимся.

Иван Царевич по полянке побродил, отыскал толстый крепкий сучок, нож вынул и давай им махать, стружку снимать. Минут через пять колышек получился. Вновь обошел полянку Иван Царевич – нет нигде ни камня, ни деревяшки тяжелой. Чем бить по колышку, ума не приложит. А дед лесной уж сообразил, в чем тут дело.

– Давай колышек свой, – говорит.

– Так ведь бить нечем, – протягивает ему колышек Иван Царевич.

– Ставь, не рассуждай! Да держи крепче.

Воткнул Иван Царевич кол в щель узкую, руками покрутил, чтоб плотнее вошел и взялся за него крепко.

– Ну, – спрашивает, – дальше-то чего?

– А дальше… – Размахнулся леший кулачком своим доходным да ка-ак саданет по колышку.

Иван Царевич аж глаза зажмурил, будто самолично боль ощутил. Ну все, думает, дед как есть без руки остался. Только дернулся у него в руках кол, словно кувалдой тяжелой кто по нему вдарил, и в пень наполовину вошел – Иван Царевич едва руки отнять успел. Глаза распахнул, стоит, на кол вбитый дивится.

– Силен ты, дед, кулаками махать!

– Есть маненько, – просто отвечает тот, а сам палец освобожденный осматривает, щупает. Согнул его, разогнул. Заулыбался – цел, вроде.

– Занимался чем али само по себе? – никак не отстает от лешего Иван Царевич. Тоже хочется научиться кулаком заместо молотка работать.

– С природой в ладу живем, от нее силушка вся и идеть.

– Да ну? – не поверил Иван Царевич.

– Вот те и «ну»! – покряхтел дед. – Ну, спасибо тебе, мил человек. Спас, из беды выручил. Энтож надо! – призадумался леший. – В первый раз человеку спасибо сказал!

– Тоже мне дело великое!

– Энто ты про спасибо мое?

– Энто я про колышек. Сам бы сообразить мог, что к чему – хитрого тут ничего нет.

– Мог бы, – развел руками леший. – Да вот, вишь, привык колдовство колдовством брать, ума не прикладываючи. Так бы век и проторчал у пня, коли не ты.

– Ну, бывай, старинушка. –Иван Царевич подхватил котомку свою с земли. – Спешу я.

– Погодь еще чуток, – вцепился в его рубаху леший. – Отблагодарить я тебя должон.

– Не нужно мне ничего. Живи себе, радуйся да смотри, в пни больше пальцы не суй! – шутливо погрозил пальцем Иван Царевич.

– Добрый ты. – Леший смахнул сучковатым пальцем крупную слезу. – Присядь на пенек, скажу чего.

– Ну уж нет! Шоб мне энтим пнем чего защемило? Спасибочки! – сложил руки на груди Иван Царевич и голову отвернул.

– И правда, чего это я… Тогда так слушай: Кощей, почитай, со всей нечистью перегрызся ужо, сладу с ним никакого нет. Требовательный больно, на своем стоять любит. Все-то ему подчиняться должны, скакать пред ним на задних лапках, будто пред цацой какой.

– А мне-то что с того?

– Да ты дослушай сперва, а потом рассуждай! Даже с сестрой своей ближней – слышь? – вусмерть разругался.

– С какой еще сестрой?

– Знамо с какой, с Ягой. – Леший легонько ткнул пальцем Ивана Царевича в пузо, и тот задохнулся, едва пополам не сложившись.

– Ты, дед, того, поаккуратнее, – потер ладонью зашибленное пузо Иван Царевич. – Вот, синяк, небось, теперь будет.

– Ох, прости. Подзабыл малость, что народец вы хлипкий. Так вот, мой тебе совет: к Бабе Яге идти прямиком.

– Да ты никак с ума рехнулся, старинушка! – округлил глаза Иван Царевич, даже про боль в пузе позабыв. – Ведь съест она меня и не подавится.

– Может, съест, а может, и нет, – хитро прищурился леший. – Какой к ей подход найдешь. А только она лучше всех братца-то свово знает, где у него место тонкое.

– Да плевать мне на его тонкое место! – вспыхнул Иван Царевич. – Чай, не щупать его иду.

– Ты, дурья башка, – леший протянул палец ко лбу Иванову, постучать хотел да вовремя одумался, палец убрал, – слушай, чаво старшие тебе сказывают. Ну сам подумай – рассуди, чего ты Кощею сделаешь?

– В лоб дам!

– Хе-хе, – вновь заперхал леший, закашлялся. – Шутник ты, Ванька! Да он тебя тонким слоем размажет, будто масло по хлебу, и даже не заметит того. В лоб…

– Да я его…

– Ну-ну, поступай как знаешь. А токма я тебя предупредил. – Леший почесал бок, закатив глаза и млея от удовольствия. – И еще, – добавил он, выдрав из бороды волос. – Накось, возьми.

– Да на кой он мне сдался-то? – отвел его руку Иван-Царевич, наблюдая, как волос утолщается и кривится, превращаясь в короткий прутик.

– Возьми! – Дед настойчиво сунул Ивану в руки прутик.

– Ну, спасибо тебе за подарочек. А чего делать-то с ним? В зубах ковырять али от комаров отмахиваться? Может, еще чего? – затараторил Иван Царевич, не давая лешему и рта раскрыть. – Слушай, а может, он могёт зверье приманивать, а то я шибко голодный? Али…

– Да помолчи ты! – рявкнул леший, сжимая кулачки, и лес примолк, затаился. – Дичь сам поймаешь, коли шамкать хочется – тут я тебе не помощник. А волос – он непростой.

– Понял, не дурак, – кивнул Иван Царевич, вертя прутик в пальцах, но во взгляде лешего читалось откровенное недоверие к его словам.

– А раз не дурак, так дослушай.

– Да слушаю я, слу…

– Если еще хоть слово скажешь, я тебя вот энтим самым