Егоров не убеждал, он приказывал. Вероника обиженно закусила губу.

– Хорошо, через пятнадцать минут буду в филармонии, – сказала она. – Но дело Галашина тоже резонансное. Я сейчас дам вам адрес Немешаева, пусть по нему съездит кто-нибудь из оперативников потолковее, скажем, Эдуард. Сию же минуту! Надо задержать любого, кто там окажется, – Немешаева, его девицу – и привезти к нам. Если нет никого, то ждать. Опросить соседей. Это очень важно!

Концерт никак не начинался. Парвицкого ждали на сцене в шесть тридцать вечера, но и в восемь публика все еще растерянно бродила в фойе концертного зала. Любители музыки теребили программки и недоумевали. Звонка до сих пор не было дано ни одного.

От скуки и долгого топтания на месте сами собой зародились слухи. Одни меломаны говорили, что у Парвицкого сердечный приступ – такое якобы случалось уже с ним в Таганроге восемь лет назад. Другие, неискушенные, решили, что гений напился вдрызг. Третьи выдумали и вовсе позорную, невероятную версию – мол, великий музыкант сейчас услаждает слух лично губернатора на губернаторской даче, где, по всем известной привычке, бесконечно бисирует, забыв о концерте.

Самоваров с Настей томились вместе со всеми. Ольга вручила им то самое приглашение с портретом, что показывала Самоварову (на нем гений зажмурился, будто хватил кислого). Настя музыку любила и хотела во что бы то ни стало дождаться Парвицкого. Самоваров предлагал плюнуть и идти домой. Ему кружить в фойе было противно: приходилось смотреть на недавно отреставрированную лепнину стен и потолка. Маски сатиров и дев все как одна имели кривые рты и носы бульбой, то есть несли узнаваемые черты скульптора Фузеева, который руководил реставрацией. За это Самоваров ругал Фузеева плохими словами, а Настя смеялась.

Вдруг в тени за колоннами они заметили Ольгу Иннокентьевну Тюменцеву. Она была бледна, как тесто. С ее плеч свисала черная кружевная шаль, расшитая пайетками, что означало глубокий, неодолимый ужас. Вдобавок Ольга чуть ли не до бровей прикрывала лицо черным веером. Этот веер и мрачные блестки делали ее похожей на оперную героиню, которая должна в финале кого-нибудь пронзить бутафорским ножом.

– Ольга? Ты чего тут прячешься? – спросил Самоваров, подходя. – Народ на тебя косится – наверное, думает, это ты сделала с Парвицким что-то нехорошее и он застрял за сценой.

– Он здесь, – прошептала Ольга непослушными деревянными губами.

– Парвицкий? Говорят, у него что-то с сердцем, – наивно отозвалась Настя.

– Здесь Козлов! Тот самый эксперт! – округлила глаза Ольга. – Я уже два раза видела, как он прошел в служебную дверь и обратно. И всякий раз он мне улыбался. Вы бы видели, как двусмысленно улыбался! Потом явилась следовательница – именно та, что ведет дело об ограблении Галашина. Она заметила меня и тоже посмотрела как-то особенно.

– Тебе показалось.

– Коля, я не слабоумная, я все понимаю! Дальше еще хуже: отсюда унесли пальму в кадке. Если у Парвицкого сердечный приступ, как все говорят, зачем ему пальма? Что все это значит? Я чувствую, вокруг меня сжимается кольцо!

– Не преувеличивай, – сказал Самоваров тоном мудрой няньки. – Неужели концерт откладывают из-за тебя? Чушь! Все дело в Парвицком, это с ним что-то не так. Раз тебе некомфортно, уйди домой.

– Я не могу уйти: это будет выглядеть подозрительно. Я должна испить свою чашу до дна.

– Никому ты ничего не должна. Только пугаешь публику своим веером! Решила остаться – возьми себя в руки. Если эксперт пристанет к тебе с расспросами, не раскисай, сделай морду кирпичом. Тверди, что ошиблась, что с Коровиным тебя ввели в заблуждение, что тебе этот «Гурзуф» случайно показался хорошим, и так далее. Уходи в несознанку, как говорят блатные.

Настя слушала этот диалог, удивленно приподняв брови. Ольга схватила Самоварова за руку:

– Поговори с ним сам! Коля, ты так хладнокровен, так умен, так мужествен!

– Меня сюда приплетать не надо: это как раз будет выглядеть подозрительно.

Самоваров отстранился от Ольги, снял черные кисти ее шали со своего рукава и сказал тихо:

– Держись, Оля, не паникуй! Посмотри: Клиентов начеку. Это ведь он стоит вон там в розовом, с брошью на груди? Глаз, между прочим, с тебя не спускает, а потом будет врать на всех углах. Так что держи хвост морковкой, все будет хорошо, потому что…

– Так вот вы где, моя душка! – раздался вдруг неприятный скрипучий голос.

Виктор Дмитриевич Козлов шел прямо к ним сквозь толпу своей походкой танцора, хотя теперь стало заметно, что он немного припадает на правую ногу. Очевидно, воспоминания об утренней семге больше его не тревожили – он порозовел и улыбался очень широко.

– Я пропала, – шепнула Ольга и тоже улыбнулась. Черный веер бился в ее руке, как только что пойманная рыба.

– Рад, рад безмерно, что снова вижу вас! – воскликнул Виктор Дмитриевич, блеснув сначала очками, потом глазами, которые за выпуклыми стеклами казались огромными, как у героев Диснея. – Друзья мои, я вас огорчу! Мне хочется похитить у вас прекрасную даму!

Он схватил Ольгу под руку, хотя эту руку она попыталась спрятать за спину. Ее бледное лицо сделалось жалким и невыразительным, как у кролика. Она взмахнула веером и двинулась с Козловым вдоль филармонической стены.

– Что все это значит? – спросила изумленная Настя. – Что за тайны? При чем тут Коровин? Значит, все правда… А кто этот смешной старик?

Самоварову пришлось вкратце и без особо компрометирующих Ольгу деталей все рассказать жене. На это ушло минут десять. Насте было интересно, зато остальная публика маялась и роптала. Некоторые успели сбегать к администратору и в кассу, чтобы поскандалить. Скандалистам вернули деньги за билеты (говорят, кто-то показал кассирше газовый пистолет), и они разъехались по ресторанам и ночным клубам.

Однако основная масса меломанов не сдавалась. Они желали видеть и слышать своего кумира. Они же пустили слух, что Парвицкий скончался.

– Чепуха, – сказал опытный в подобных делах Самоваров. – Тогда бы нас отправили по домам. Значит, надежда есть.

– А зачем сюда приехала следовательница? Та, что ищет картины? – не понимала Настя. – Может, они где-то здесь спрятаны? В кадке с пальмой, которую унесли?

Перепуганное Ольгино лицо, черный веер и черные блестки то всплывали в нервной толпе, то пропадали за чужими спинами и затылками. Козлов вцепился в несчастную мертвой хваткой. Он что-то нашептывал ей на ухо, сверкал глазами, лучился улыбками.

– Вот видишь! – сказал Самоваров Насте. – Стал бы эксперт так веселиться, если б его друг Парвицкий дал дуба?

Наконец Ольга сбежала от своего кавалера и снова укрылась за колонной.

– Коля, это ужасный человек, – прошептала она.

Ее лицо горело пятнами. Она нагнетала на себя прохладу с такой силой, что от каждого взмаха ее веера Настина челка взлетала надо лбом, и даже рукав дамы, стоявшей метрах в полутора, заметно колебался.