Конечно, в творчестве любого писателя впечатления бытия художественно преображены. Судьбы и характеры окружающих его людей, жизненные ситуации, которые он наблюдал или о которых узнал от других, — все это причудливо переплетается с вымыслом и становится материалом для новой реальности, создаваемой воображением художника. И все же…

Начнем с Саниных записных книжек. Хорошо помню эти крохотные тетрадочки в четверть обычного машинописного листа — не блокноты, а именно тетрадки из ученической, разлинованной в полоску или клетку бумаги; их продавали тогда всюду, и Саня пользовался ими потому, что они были мягкими и почти не ощущались в кармане.

Часто в общежитии, в аудитории, даже на улице под шумок чужих разговоров он вынимал тетрадочку и, держа на весу, торопливо и коротко записывал, как правило, не услышанное от людей, а собственное, пришедшее на ум в эту минуту. Я и теперь восстановлю в памяти многие из этих мгновений — мимолетные живые сценки, когда рождались вампиловские записи.

…Университетский коридор во время перерыва. Толкотня, говор, смех. Саня стоит с девушкой. У нее подвижные черты лица, очень живые глаза. Это наша однокурсница Таня С. Вампилов отличал ее: она мгновенно откликалась на шутку, сама умела «сразить» собеседника. Вот Саня, «обольщая», сказал ей что-то фривольное — и в ответ (как в записной книжке — почему бы и нет?): «“Какой вы нахал”, — сказала она с уважением». Думаю, о ней — такая миниатюра:

«— Я забыла, — и смеется; — Здравствуйте, — и смеется; — Я больна, — и смеется».

Еще о Тане: «Дети у нее будут оптимистами».

На занятия университетского литобъединения ходил студент Игорь А. Сын военного журналиста, он был хорошо одет, всегда при деньгах. Рослый, он как бы уже по одной этой причине смотрел на многих свысока. Однако забавная надменность сочеталась в нем с неуверенностью, робостью (весьма распространенный юношеский характер). Мне кажется, к нему Вампилов возвращался в своих записях несколько раз: «Скептик. Даже свои стихи он читает с пренебрежением». Или: «Он был горд и из боязни, что с ним не поздороваются, не здоровался сам». Как известно, первую из этих записей Вампилов использовал в рассказе «Сумочка к ребру», попытавшись передать характер, до этого лишь бегло очерченный короткими строками. Его начинающий поэт Рассветов, тоже читающий с пренебрежением собственные стихи, отвергает обвинение в их мелкотемье в присущей ему манере:

«— Мелких тем нет. Есть мелкие авторы, — надменно говорит Рассветов».

Об истории юморески «Сумочка к ребру» я хотел рассказать позже, но вот дошел в записной книжке Вампилова до фразы: «Улыбка до ушей — будущее наших детей» — и подумал, что происхождение этой оптимистической тирады нельзя объяснить, не касаясь названной новеллы.

Проучившись два-три года на филологическом отделении и потолкавшись в литобъединении, мы решили, что уже можем давать профессиональные советы начинающим поэтам и прозаикам. Осуществить такие поползновения было нетрудно. Редакции областных газет получали множество рукописей самодеятельных авторов; ответить каждому журналисты не имели возможности; это делали мы, студенты-филологи, оттачивая критические перья и к тому же подзарабатывая этим какие-то крохи.

Занятие наше — читать опусы и отвечать авторам — было и полезным, и веселым. Открывая вечером в общежитии конверт за конвертом, мы находили в них талантливые строки — и радовались, возбужденно обсуждали; декламировали графоманские сочинения — и смеялись, выписывали на память отдельные перлы.

Одна из рукописей — это были стихи молодого парня из маленького городка Иркутской области, человека, вероятно, не совсем нормального, — разошлась на сюжеты устных и записанных на бумаге рассказов. Многие строки странного автора я помню и сейчас:

Стихотворение, воспевающее романтику воинской службы, начиналось так:

А другое, о сибирской природе, имело такой конец:

Для своего рассказа «Сумочка к ребру» Саня взял следующее четверостишие:

А в записную книжку занес лучезарный афоризм:

Нашей веселой работой в литературной консультации навеяно, мне кажется, еще несколько вампиловских записей:

«Поэт принес в газету стихи.

— Переделайте так-то и так-то, — сказал редактор.

Переделал.

— Ну вот. Стихи взять не можем».

«Поэт. Про него нельзя сказать: “невольник чести”. Он от чести свободен».

«Графоман-рецидивист». «Назойлив, как начинающий автор». И так далее.

Еще один студент, член литобъединения, сочинял рассказы «на злобу дня». Причем, будучи городским парнем, смело живописал старателей золотых приисков, сплавщиков леса, лесных пожарных. И самое удивительное — его рассказы иногда печатались в газетах. Возможно, после появления его очередного сочинения Вампилов отметил в своей тетрадочке: «Два искусства — писать и печатать».

В те годы в Иркутске нередки были уличные ограбления; конечно, Саня не раз слышал о них. О своем случае рассказывал ему и я. Однажды после полуночи я возвращался от брата, снимавшего угол на одной из Советских улиц (в Иркутске их несколько: 1-я Советская, 2-я и т. д.). На глухой трамвайной остановке на меня напали два парня. Спас подоспевший трамвай, навстречу которому я бросился, отбиваясь от налетчиков. У Вампилова все происшедшее поставлено с ног на голову — вышло очень смешно: «Трое и один. Один: “Какая улица?” Трое: “Советская”. Один: “Раздевайтесь!”».

Где-то в начале учебы мы дружно ходили в секцию бокса. Вечерами в общежитии, на площадке у боковой лестницы, устраивались показательные тренировки; умения, или, как говорят, «техники борьбы», у нас еще не было, так что, случалось, в пылу «боя» разбивали носы. Явно под впечатлением этих поединков Саня записал в своей книжке: «Два студента, легко поссорившись и обменявшись ударами в челюсти, упали замертво. Оба питались в столовой университета».

Саня тоже знавал голодные времена. Теперь читатель поймет, почему будущий драматург записывал в свой блокнотик такие строки: «“Деньги есть?” — спрашивал он, сгорая от любопытства»; «Безграничная фантазия человека, которому нужны деньги»; «Хотел говорить то, что думает, но вспомнил, что у него нет денег». И наконец: «Безумно хочется получить 20 рублей».