«В Макарово ехали засветло. Третьим ехал сват, бульдозерист Михаил Шустов, хромой, гоношливый, в леспромхозе — первый звонарь. В предвкушении выпивки он был невероятно оживлен, врал и острил напропалую.

— Жениться, — говорил он, — надо ехать на бульдозере. Уважения больше и задний ход хороший».

Или — о 83-летней бабке Наталье из села Кеуль, что под боком у огромной стройки:

«Бабка живет одна и хозяйничает одна. Всю жизнь прожила в этом доме, всю жизнь занималась скотом, огородом и рыбалкой. Сети ставит с детства и по сей день ставит. У нее своя лодка и полный амбар сетей.

— Как же ты одна со всем управляешься? Не трудно тебе?

— Так и маюсь, — просто, не жалуясь, ответила она. — Живу и маюсь, — сказала она с удовольствием».

Как-то я оказался в Иркутске. Вампилов только что вернулся из командировки, из Чунского района, где сооружался большой лесокомбинат. Безобразия, увиденные там Сашей, были типичны для многих строек. Но корреспонденция, которую он собирался написать, по его мнению, не должна была походить на то, что пишут в таких случаях.

— Я не хочу прокурорского тона, — говорил Вампилов. — У нас серьезно — это часто напыщенно. А можно по-другому… Весь вопрос — как: с какой интонацией, каким языком?

Он начал первую главку фразой: «Математика разгильдяйства — это не высшая математика».

Александр мог привезти из командировки очерк о неудачном замужестве обыкновенной девчонки. Или о вчерашнем заключенном (герой этой корреспонденции, как рассказывал мне Саня, приблатненно назвал себя при знакомстве: «Саша». А узнав, что журналист только что окончил университет, с достоинством сказал: «Я тоже. На Индигирке». Позже в комедии «Прощание в июне» Вампилов вложил в уста отбывшего срок Золотуева: «Я его, образование, на Индигирке получил»).

И почти в каждой корреспонденции найдем мы строки, исполненные поэзии:

«На тот берег упало малиновое покрывало заката, вода в реке потемнела, далеко моторки запели, как туча комаров, — пришел вечер, раздумчивый и спокойный, как старость бабки Натальи»; «к вечеру блестела измазанная солнцем река»; «пацаны… бродили по свежим путям, вдыхали запах шпал — излюбленный запах бродяг и неудачников»; «метели отплясывали здесь на своих последних праздниках…».

Не правда ли, необычно все это для пресной стилистики тогдашних да и нынешних газет?

* * *

В газетных публикациях Вампилова, в летучих записях карманной книжки есть одна тема, которую не замечают исследователи его творчества. Кто-то может считать ее социальной, но она скорее всего — нравственная. Коротко будущий драматург очертил ее такими словами: «Создают голодные — сытые разрушают». Об этом можно сказать и по-иному: «Создают голодные — сытые пользуются плодами их труда. А если разрушают, то потому, что не знают цены созданного. Им его не жалко. Голодные рабы произведут еще».

На эту мысль о неравенстве людей, которое сегодня царит и в России, наталкивает и следующая запись Вампилова. Речь в ней идет как бы от лица созидающих, которых журналист молодежной газеты в избытке видел на сибирских стройках:

«Вот мы строим, лазаем в грязи, а построим город, положим асфальт, насадим тополей, и тогда приедут сюда они — с бабочками, в манжетах, будут разгуливать по главной улице, и стыдно нам будет ходить по ней в спецовках».

Это точное предвидение — не знаю, вольное или невольное. Вампилов не стремился к неким социальным прогнозам, его привлекали как художника прогнозы нравственные, духовные, и все же, все же… Даже и с социальной точки зрения, а не только с моральной, нашего брата, сибирского газетчика, не могли не поражать картины несхожие, полярные. Вампилов не раз спал зимними ночами в многоместных палатках, стоящих на мерзлой земле и обогреваемых железными буржуйками, — рядом со сверстниками, строителями ангарских ГЭС, линий электропередачи, новых городов. Их никто не загонял на сибирские «севера», они не были околпачены тогдашними идеологическими поводырями. Из долгих и душевных разговоров с ними Вампилов знал, что парни приехали сюда потому, что здесь было настоящее мужское дело, что им хотелось проверить себя, как говорится, на излом. Но когда журналист возвращался в редакцию, в родной обжитой город и, неженатый, шел пообедать в какую-нибудь местную «Незабудку», то видел там хлыща Диму, ловко вытягивающего из кошельков посетителей копеечные чаевые, — уж его-то, понимал Вампилов, нельзя было заманить в черную, непроходимую тайгу, в мертвящую стужу. Не из таких ли размышлений рождались образы того же официанта Димы, Золотуева, Репникова, Калошина, Камаева, Анчугина, Угарова — всех этих потерявших себя людей, которые вызывают даже не возмущение, а жалость. И какие они живучие, и, выведенные на сцену, на всеобщее обозрение, какой нравственный урок дают любому зрителю в любом конце света!

А нам, соотечественникам драматурга, остается, кроме прочего, поражаться метаморфозам, произошедшим в собственной стране. В своих газетных очерках Вампилов показал бесшабашных, отчаянных, сильных физически и нравственно людей, за считаные годы обустроивших Сибирь. Но мог ли он представить, что настанут времена, когда дельцы и проходимцы разных мастей станут хозяевами грандиозных электростанций, крупных алюминиевых заводов, тысячеверстных линий электропередачи? И молодой сынок последнего при советской власти директора знаменитой ГЭС окажется владельцем контрольного пакета акций этой станции, будет, бездельник, менять престижные автомобили и любовниц, нагло попирать все законы в своем городе. Наверное, это официант Дима, которому крупно повезло. Или духовный родственник тех малоприятных героев, которые названы выше. Им не надо было «перестраиваться», чтобы в новых условиях достичь сиявших в мечтах лучезарных высот.

* * *

Интересно перечитать сегодня, десятилетия спустя, газетные фельетоны Александра Вампилова. В них, как всегда, россыпь юмористических строк, неожиданных и изящных, но в них же — много серьезных, даже мудрых для 24–25-летнего человека наблюдений. Всех героев его фельетонов можно определить словами, которые автор удачно нашел для одного опуса, — «живые ископаемые».

«Археолог и фельетонист, — заметил Вампилов, — имеют общее между собой то, что оба занимаются обломками прошлого, оба вытаскивают на всеобщее обозрение диковинки разных размеров и возрастов.

Но археологу спокойнее. Он имеет дело с неподвижными свидетелями минувшего, свидетелями, навсегда лишенными способности воровать, спекулировать, распускать слухи, драться с соседями, жениться по нескольку раз, по нескольку раз обжаловать справедливое наказание и т. д. Одним словом, сложность для фельетониста состоит в том, что он имеет дело с живыми ископаемыми».

«Ископаемых» молодой журналист находил рядом. Одного из них, например, он встретил на строительстве Коршуновского горно-обогатительного комбината и описал в фельетоне «Кот на базе»:

«Молодой человек покорнейше просил принять его на работу в ОРС (отдел рабочего снабжения. — А. Р.) стройки.

Заглянули в его документы. Попробовали отказать.