Действительно, с обратной стороны «броши» просматривались идущие по кольцу отчеканенные миниатюрные буковки, напоминающие грузинские или же армянские.

Рассмотрев диск-брошку со всех сторон, мы отложили его к остальным находкам. В чемодане же оставался единственный предмет – плоский сверток, по форме очень напоминающий книжку карманного формата, зашитую в шелковую ткань. Когда мы освободили его от покрова, перед нами предстала толстая тетрадь, завернутая в сильно пожелтевшую, сплошь исписанную иероглифами газету. Счистив с обложки остатки рисовой бумаги, мы раскрыли ее. Стало ясно, что у нас в руках дневник.

– Вин дер-р-р райн, шнуссен вин, – попробовал прочесть Михаил написанные слабыми фиолетовыми чернилами его первые строки. – Фи, да здесь опять по-немецки, – недовольно пробурчал он.

– Да? – я взял у него дневник. – Но даты в нем мы сможем прочитать в любом случае. Вот, смотри, – я перелистал страничку, – на первой странице даты нет, зато на второй запись обозначена: 16 апреля 1940 года.

– Странно, – пожал плечами Михаил, – но тебе не кажется, что сам дневник явно не вяжется со всеми остальными вещами?

– Зато он хорошо подходит к тому человеку, чьи кости мы обнаружили в броневике.

– Вполне может быть, – легко согласился с моей версией Михаил. – Сдается мне, что тот человек, которого везли в броневике, просто воспользовался оказией и положил в чемодан свои записки, так сказать, для лучшей сохранности.

– Ага, в минированный-то чемодан. Ну нет, Миш. Скорее всего, все имущество было упаковано сразу и в месте отправления. А несчастный сопровождающий скорее всего не имел ко всему этому ни малейшего отношения и, может быть, даже и не знал, что хранится в хитром чемодане.

Мы еще раз перебрали наши скромные находки и решили для себя вполне однозначно, что немцы жертвовали своими жизнями явно не из-за древнего барахла.

– Знаешь, Миш, – принялся я выстраивать новую гипотезу, – мне кажется, что сопровождавшая «мерседес» охрана была вынуждена утопить автомобиль из-за того человека, который сидел в его сейфе. Посуди сам. Эти непонятные обломки и ветхие тряпочки не стоят жизни даже и одного человека. В пользу моей гипотезы говорит и тот факт, что они решили именно утопить автомобиль. Согласись, что все эти вещички в чемоданчике были так славно упакованы, что они легко пролежали бы на дне реки и следующие пятьдесят лет. Но допустить, чтобы их пассажира захватили в плен наши танкисты, они не могли.

– Ага, – догадался Михаил, – я все понял. У них в тот момент просто не было времени достать пассажира из его убежища. Поэтому-то они и решили его утопить.

– Вот именно, цейтнот, он для кого хочешь цейтнот. Противотанковых гранат, чтобы уничтожить пассажира прямо в сейфе, у них, скорее всего, не было. Оставить же его в живых тоже наверняка не представлялось возможным. Вот они и утопили его вместе с автомобилем в реке, справедливо полагая, что если его впоследствии когда-нибудь и вытащат, то пассажир «мерседеса» ничего и никому рассказать уже не сможет.

Придя, как нам показалось, ко вполне исчерпывающему ответу по столь запутанному вопросу, мы сложили находки обратно в чемоданчик и забросили его до лучших времен на платяной шкаф, стоявший у Михаила в прихожей.

С того дня прошло недели две или даже больше. Вся эта история с утонувшим во время последней войны «мерседесом» и заминированным чемоданом стала потихонечку забываться, но совершенно неожиданно она получила свое продолжение.

Как-то вечером мне позвонил Михаил:

– Привет, Сань, хочешь я тебя удивлю? Я сейчас тебе зачитаю кое-что, а ты слушай внимательно. Конечно, все, что у меня тут есть, я тебе читать, ясное дело, не буду, тут целая, понимаешь, поэма, но вот концовку ее ты должен обязательно послушать прямо сейчас.

И воспаряя духом вниз,

На встречу с чуждыми богами,

Я тотчас ослабел ногами

И рухнул перед ними ниц.

Я видел снег, и льды, и горы,

Я слышал крики черных скал,

И сонмов духов разговоры,

И блеск таинственных зеркал.

Поняв весь ход часов Вселенной,

Узрел я ад во чреве гор

И вызнал сущности бессмертной

Всем нам последний приговор.

Под посвист труб незримой силы,

Под гром вселенских каблуков,

Восстанет заревом облитый

Нетленный пасынок богов!

– Что! – завопил я. – Неужели так и написано?

– Точно так, – ответил Михаил. – Я сам как прочитал, так сразу и подумал о необычайном совпадении.

– Да нет, Миш, вряд ли это просто совпадение. Скажу честно, такое сочетание слов лично я слышу впервые. А кто же сочинил эту поэму и когда она была опубликована?

– Написал ее некий господин Алоиз Шмультке аж в 1897 году. Издано в Мюнхене.

– Вот как? – удивился я. – В таком случае ответь мне, пожалуйста, какая может быть связь между поэмой, опубликованной в XIX веке, и кольцом на пальце человека, утонувшего в сорок третьем году под Белгородом? Да и сама-то поэма откуда у тебя появилась?

– Я тебе отвечу пока только на второй вопрос. Так вот. Звонит мне вчера моя подруга, ну та, что у немцев-то работает, и сообщает преинтересную новость. Выяснилось, что нынешний ее начальник не забыл того эпизода, когда она попросила его перевести надписи с кольца. Оказалось, что сам он большой любитель оригинальной литературы и у него дома есть несколько десятков сборников немецкой мистической поэзии. Он немедля выписал из Германии несколько своих книжек на эту тему. Когда же те пришли, он выбрал подходящий момент и продемонстрировал моей Надежде свои богатства. Та, конечно, сразу не врубилась в ситуацию, пока тот не прочел поэму, в которой она вновь услышала знакомые слова про «пасынка». Она скопировала для меня несколько страничек и сделала настолько удачный перевод, что я, когда прочитал всю поэму целиком, просто обалдел. У меня даже мурашки по спине ползали.

Через час, несмотря на непогоду, я стоял у дверей квартиры Воробьевых. Повесив на вешалку свой забрызганный плащ, я торопливо поздоровался и прошел в комнату.

– Ага, не утерпел, – поприветствовал меня мой друг, – присаживайся к столу.

Я уселся на высокий старинный стул, и он пододвинул ко мне два скрепленных вместе листочка, исписанных округлым женским почерком. Пока я читал, Михаил внимательно за мной наблюдал.

– Ну как, – спросил он, когда я отложил листок, – впечатляет?

– Да, сильно написано. Одно непонятно, почему поэму включили в сборник с мистикой?

– Что же тебя смутило? – удивился Михаил. – По-моему, ей там самое место.

– Ну нет, по-моему, немецкое стихотворное произведение смахивает на отчет о командировке. – И я зачитал первую строчку:

Старинным таинством влекомый,

Покинул я страну отцов…