— Моя дорогая, любимая, я понял, что ты моя, сразу же, как тебя впервые увидел… Твои глаза такие красивые… Ты роскошная женщина, но почему ты глядишь на меня так грустно, мой малыш?

Первая же фраза Терентьева, выпаленная им на одном дыхании, как-то сразу меня отрезвила. Я вдруг сообразила, что мне придется заниматься любовью с мужчиной, меньше всего думая при этом о любви или хотя бы о том, чтобы элементарно получить свою долю удовольствия. Потому что моя голова будет занята расследованием. Меня такое положение вещей как-то, знаете ли, не вдохновляло. И не то чтоб я не думала о возможности подобного поворота раньше — думала, конечно, — но сейчас проблема эта встала передо мной, так сказать, во всей своей «красе».

Итак, мне придется изображать высшую степень блаженства — даже чуть-чуть ниже высшей никак нельзя, обидится еще мой подозреваемый — и в то же время думать о том, как бы застать его врасплох каким-нибудь провокационным вопросиком или небрежной фразой, чтобы потом с полным правом сказать: «Я знаю, это сделал ты! А ну, гони документы, а то я сейчас…» Тот, кто никогда не попадал в ситуацию, подобную моей, вряд ли поймет мое состояние, но я от всей души желаю всем, чтобы они такого не испытали никогда.

Дальше больше. Когда мы с Терентьевым перешли, как бы это помягче сказать, к основному занятию вплотную, я вдруг вспомнила, что, собираясь на свидание, забыла едва ли не самое главное, а именно — закрепить парик на голове заколками-«невидимками». И вот теперь поняла, что, если не хочу быть разоблаченной тем, кого сама хочу разоблачить, мне придется брать инициативу в свои руки, иначе парик неизбежно съедет и выдаст меня с головой. Я, мгновенно сориентировавшись в сложной ситуации, оседлала своего партнера и, не дав ему перевести дух, принялась за дело сама. Кажется, Терентьев не ожидал от меня такого, но смирился. По-моему, ему даже понравилось. Ну и ладушки.

К сожалению, на этом мои злоключения не закончились. Я уже целую вечность, как мне показалось, скакала верхом на изнывающем от страсти Терентьеве. Кажется, даже мне самой начало нравиться это занятие, как вдруг я почувствовала, что парик все-таки начинает съезжать. Я сбавила темп, но парик, похоже, твердо отказался сотрудничать со мной сегодня и продолжал сползать у меня с головы. Я поняла, что еще чуть-чуть, и мне, то есть Ладе Красовской, придет конец. Впрочем, и мне самой, пожалуй, тоже. Надо было как-то выкручиваться, и поскорее, чтобы Терентьев ничего не заметил. Но, понятное дело, придумать что-то в такой ситуации было сложно. Учтите, что, лихорадочно соображая, как же мне быть, я не переставала заниматься с Терентьевым любовью, хотя любви тут практически никакой не было. Симпатия, конечно, оставалась, и в другой раз все, наверное, пошло бы не так, а гораздо лучше, но теперь от всех моих чувств остались только усталость да еще нервозность от того, что надо было срочно придумывать выход из ситуации со сваливающимся париком.

Эх, была не была! Я схватилась обеими руками за голову и чуть ли не в последний момент удержала-таки злополучный парик от падения, одновременно нахлобучив его поплотнее. Однако со стороны мои действия выглядели, наверное, странно, потому что Терентьев, до сих пор весьма недвусмысленно демонстрировавший, как ему со мной хорошо, внезапно остановился и посмотрел на меня испуганными глазами.

— Тебе что, плохо? — спросил он, приподнявшись. — Может, у тебя голова болит?

— Нет, мне очень хорошо, — ответила я задыхающимся голосом. Пусть думает, что я схватилась за голову в экстазе.

Когда же все было наконец закончено и я надеялась, что сейчас можно будет ненавязчиво приступить к тому, что меня так интересовало, Терентьев поступил так, как поступают многие мужчины после любовных утех. То есть попросту повернулся на бок и заснул. Похоже было, что я ничего больше от Терентьева не добьюсь, следовательно, всю мою затею с соблазнением можно считать полностью провалившейся. Чувствовала я себя последней идиоткой. И не только из-за моего поражения в профессиональном смысле, но еще и из-за того, что понимала, каким волнующим и захватывающим могло бы быть это свидание, если бы между мной и Терентьевым не стояло уже опостылевшее мне детективное расследование, в котором главным и единственным подозреваемым оказался он сам.

Внезапно усталость навалилась на меня с новой силой. Я почувствовала себя такой измотанной и такой несчастной, что чуть было не расплакалась.

Конечно, можно было бы дождаться утра, пока Терентьев не проснется, и тогда наконец завести с ним интересующий меня разговор, но уже не было на это сил. Я вспомнила про свою уютную квартирку, слава богу, без рояля, гантелей, канделябров и медвежьих шкур, — нормальную квартиру, мое гнездышко. А потом перед моим мысленным взором появилась любимая кофеварка. Я еще держалась, но после того как этот образ сменился другим — чашечкой, до краев наполненной ароматным кофе, я не выдержала.

Тихонько я встала с кровати и, кое-как одевшись, выбежала из дома Терентьева, проплутав там минут пятнадцать среди комнат. Что ни говори, а планировка в его особняке запутанная. Итак, в довершение ко всем сегодняшним проколам и провалам, частный детектив-неудачник Татьяна Иванова заблудилась, как маленькая девочка, убежавшая без спросу в лес.

* * *

Однако неудачи мои на этом не закончились. Вернувшись домой, что после часу ночи в Тарасове вообще-то затруднительно, потому что общественный транспорт в это время мирно отдыхает после трудового дня по гаражам и депо, я обнаружила, что потеряла одну из контактных линз. Я так и обмерла. Хорошо, если я не посеяла ее у Терентьева. А если да? Тогда он наверняка поймет, что моя внешность, на которую он купился, ненастоящая. Начнет допытываться и, конечно же, обо всем догадается. Оставалось только надеяться, что потеряла я линзу все-таки где-нибудь по дороге.

Нет, иногда я становлюсь несокрушимой оптимисткой, и почему-то со мной это происходит именно тогда, когда для оптимизма, казалось бы, не должно найтись места. Знаете, о чем я подумала? О том, что хорошо, что сейчас уже поздний вечер, а не то представляете, какой нездоровый интерес я вызвала бы среди прохожих своей разноглазой персоной? В общем, через минуту у меня уже было относительно хорошее настроение, а когда я добралась наконец до кухни и до кофе, я почувствовала себя еще лучше.

Над всем, что произошло вчера, следовало бы подумать хорошенько. Каминский, который позвонил мне вчера, заметно нервничал. Ведь расследование мое затягивалось, и это говорило не в мою пользу, хотя я старалась вовсю.

Я вновь достала из ящика стола листок, на котором были записаны подозреваемые в похищении документов. Нет, вычеркнуть фамилию Терентьева я никак не могу, он так и остается основным или даже, пожалуй, единственным подозреваемым. Я вооружилась красным маркером и напротив его фамилии нарисовала жирный вопросительный знак. Сделала я это, честно говоря, скрепя сердце. Мне очень бы хотелось пририсовать этот вопросительный знак к какой-нибудь другой фамилии из списка, но против фактов не пойдешь. Только Терентьев в моем расследовании оставался загадочной фигурой.