Но голова всадника опущена на грудь так низко, что не вижу лица, а сам он раскачивается в седле, будто вот-вот рухнет на землю и без усилий Бобика.

— Зайчик, — сказал я тихо, — это кто-то из наших… и он ранен.

Бобик оглянулся в нашу сторону, зарычал, покрепче перехватил сапог и пригрозил приглушенным рыком, что прямо сейчас выдернет его из седла, если тот его немедленно не погладит и не почешет.

Всадник поднял голову, заслышав быстро приближающийся грозный стук копыт.

Я с изумлением узнал сэра Геллермина. Он слабо улыбнулся.

— Ваше высочество?

— Что случилось? — сказал я торопливо. — Что у вас с лицом?.. И почему вы один? Где ваш отряд?

Он неуверенным движением провел ладонью по лицу, словно опробуя высоту отросшей щетины.

— С лицом?.. — переспросил он замедленным голосом. — Не знаю… Хотя мне тоже кажется, что я его потерял… и уже не найду.

— Да что стряслось? — спросил я. — Что с вами?

Он всмотрелся в меня и слабо улыбнулся, но губы остались бледными, а в глазах я видел смертельную тоску и такую растерянность, словно весь мир рухнул, а он смотрит на обломки и понимает, что восстановить уже ничего не получится.

— Наверное, — проговорил он, — ничего особенного.

— Что?

— Если вот так со стороны, — пояснил он тусклым голосом. — Я бы тоже так сказал…

— Ну-ну?

Он тяжело вздохнул.

— Помните, я вам рассказывал, что меня однажды обуяла страсть отыскать идеальную женщину?

— Да, — ответил я настороженно, — благородное рыцарское желание! Это простолюдины ставят цели помельче, а нам, благородным рыцарям, подай недостижимое, высокое, даже возвышенное…

— Ваше высочество?

— Я не уверен, — пояснил я, — что такая женщина на свете есть, потому ваше желание отыскать идеал… особенно прекрасно само по себе.

Он чуть кивнул, такой непривычный в своей заторможенности, я привык его видеть всегда собранным, четким и быстрым в исполнении любого задания.

— Представьте себе, — прошептал он мертвым голосом, — есть. Я везде в городах и весях расспрашивал о местных женщинах, и здесь тоже… Все в один голос отвечали, что самая добродетельная и прекрасная не только в городе, но и во всем королевстве, а то и на всем свете, это леди Диана Голберт, дочь барона Голберта, благородного рыцаря и замечательного человека.

— Ну-ну? — поторопил я.

Он вздохнул.

— Вы знаете меня, сэр Ричард. Я никогда не откладывал никакое дело, сразу берусь за решение. В этом случае, как понимаете, немедленно помчался к барону, напросился в гости.

— Хорошее начало, — сказал я. — Узнаю вашу напористость и устремленность!

— Барон меня принял, — продолжал он, — так как ему самому интересно и даже лестно познакомиться с лордами победоносной армии, что осмелилась дать отпор Мунтвигу… да еще как дать! Мы немного побеседовали, потом обед, к которому явилась и леди Диана…

Он умолк, я видел, как с трудом глотает ком в горле.

— И как она? — спросил я в тревоге. — Уродина?

— Она совершенство, — ответил он пылко. — Более совершенной женщины не смог бы создать и сам Всевышний, прости меня, Господи, за эти слова!.. Она не только прекрасна лицом и телом, но и совершенна в поведении, речах, улыбке…

— Так-так, — сказал я, — что же в ней не так, попробую догадаться… Вы продолжайте, дорогой друг!

Он тяжело вздохнул.

— После обеда ее отец сказал, что ему нужно осмотреть своих коней, а то что-то один захромал, могут и другие, надо показать кузнецу…

— И что, — спросил я с недоверием, — оставил вас одних?

— Именно, — ответил Геллермин, и голос задрожал от пережитого счастья. — Мы остались наедине, я задыхался от любви и страсти, но уже по привычке продолжил с леди Дианой беседу, выясняя ее характер и привычки…

— Ну-ну, — сказал я жадно, — на чем она прокололась?

Он покачал головой.

— С каждым словом я все больше убеждался, что она просто совершенство! Говорит чистым музыкальным голосом, который даже слушать невероятное наслаждение… однако все слова ее продуманы, суждения взвешены, исполнены мудрости, знаний! Я восторгался все сильнее, душа моя пела и взлетала все выше к небесам, где я уже слышал хор ангелов.

— Здорово, — сказал я с нетерпением, — ну а теперь давайте о том, где она показала себя дурой… или уродиной, неважно! Ну не поверю я в такое женское совершенство! Мужчина — царь природы, это сам Господь наш сказал, и сказал, на мой взгляд, правильно.

Он покачал головой.

— Ваше высочество!

Мне послышался в его грустном голосе упрек, я изумился:

— Что?.. Вы же возвращаетесь в одиночестве? И не совсем как бы ликуете?

Он вздохнул.

— Сэр Ричард, поражение гораздо более тяжелое, чем вы можете себе представить.

— Ну-ну, — сказал я быстро, — да говорите же наконец!

Он ответил печально:

— Она тоже ищет идеального мужчину.

Зайчик несется в ночи, как огромный плотный сгусток мрака. Перед нами открылась каменистая равнина, откуда ветер сдул снег в сторону близких гор. Вместе с грохотом копыт за нами погнался рой огненных искр, крупных, оранжевых, что долго не гасли, даже падая на снег.

Все было настолько ярко, что я даже усомнился, что искры высекаются именно копытами, однако Бобик беззвучно мчится рядом, не обращая на них внимания, так что если это и живые существа, то не опасные.

То справа, то слева мелькают в бледном лунном свете покрытые снегом горы, блестящие сколы молодых скал, где лишь в трещинах снег, впереди выпрыгнула и потянулась справа черная и страшноватая чаща леса, деревья громадные, загадочные и таинственные…

Дорога то и дело идет вдоль отвесных гор по краю пропасти, а еще делает слишком резкие повороты. На одном таком Бобик не удержался и, скрежеща когтями по обледенелому краю, сорвался в бездну.

Я птицей слетел с седла, сам поскользнулся и едва не слетел за Бобиком. Арбогастр следом за мной приблизился к краю и свесил голову, высматривая Адского Пса.

Далеко внизу ровный снежный покров испорчен только в одном месте, там безобразная яма, свежая и с неровными краями.

— Стой здесь, — велел я арбогастру, — а я спущусь. Вдруг этот толстожопый лапу сломал?

Он молча ждал, пока я взял веревку и, закрепив за крюк на седле, другой конец сбросил через край в пропасть. Вздохнув, я осторожно подошел к самому краю, собираясь спускаться, с тоской представляя, как придется туго взбираться обратно, да еще и держа на плечах Бобика, что весит как боевой конь в доспехах.