Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пойти мне было некуда, и я подался в скверик коротать на скамье остаток ночи. Перед рассветом потянуло в сон, и я забылся. Разбудил меня звон стекла — в урне, рядом со скамьей, рылась старушка. Открыв уставшие глаза, я увидел редких прохожих, а у стоянки такси образовалась даже маленькая очередь. Пришел автобус, он привез первых пассажиров и работников аэрофлота. Глянул на часы, было пять. «Звонить рано, — решил я, — позвоню в семь».
В семь никто не ответил, — долгие гудки и ничего больше. Очередным автобусом я добрался до гостиницы и без труда там устроился. Из номера набрал еще раз 44-55-18. Глухо, как в танке. Я позвонил по старому своему адресу и тут же услышал приветливый до приторности голос жены.
— А, это ты, — сменила она тон, узнав меня. — Что ты хотел?… И забудь об этом! — отмела мою просьбу встретиться с дочерью. — А твоя-то вертихвостка замуж выскочила за твоего же дружка, с кем ты шлялся по… Его жена тоже поперла с квартиры, а твоя подобрала. Ей-то все равно, с кем спать, — с радостной злобой выпалила жена.
Я бросил трубку. Галстук душил меня. Я снял его и закурил.
«Что она мне тут наговорила? — осмысливал я услышанное. — О какой вертихвостке и каком друге вела речь?»
Дом у Нади был закрыт и, видать, давно. Я походил вдоль забора, заглянул во дворик через калитку. Нет, я не ошибся. Действительно, здесь давно никого не было.
— Чого тоби треба? — услышал я, и, посмотрев в ту сторону, откуда доносился голос, заметил в щелочке забора черные глаза и красный платок. — Воны, майбуты, з мисяц як зъихалы кудысь, — поведала женщина, приподнявшись над забором.
— А куда, вы не знаете? — спросил я.
— Хто их ведае? Казалы, кудысь у Расею, к родичам мужика Надькиного. Кажу, вже з мисяц як.
— В Липецк? — сорвалось у меня с языка.
— То так, у Липецк, казалы, та я дурна забула.
— Когда приедут, не говорили? — спросил я уже просто так.
— Та скоро приидуть, — заверила меня женщина. — Шо им там довго робыты? А тутой усе соньце попекло, земля суха. Поливаты треба, а их немае. Пробачьте, хто им будэтэ? Можа спросют.
— Не спросят, — теперь я уже заверил женщину за забором.
…Вечером я постучал в дверь своей прежней квартиры. Открыла жена.
— Я же сказала, нечего тебе тут делать! — окинула она меня ненавидящим взглядом.
— Позови Юлю, я передам ей подарки.
— Юля, иди сюда! — крикнула жена.
Появилась дочь. Бледненькая, глаза испуганные. Я обнял ее худенькое тельце и крепко прижал к себе. Дочь обхватила мою шею и прижалась к щеке.
— Ну, хватит тут любовь разыгрывать! — жена потянула дочь за руку. — Давай, что тут у тебя, и уходи! — кивнула она мне.
Я передал сверток с подарками.
— А теперь скажи ему, что ты хотела сказать! — распорядилась жена.
Дочь, глотая слезы, дрожа всем тельцем, глядела на меня с мольбой, а потом выдавила из себя:
— Папа, ты… ты не приходи больше… Я… я… не хочу… тебя видеть.
— Ты пропустила: «И слышать», — подсказала жена.
— …и слышать, — едва прошептала дочь, и по щекам ее поползли слезы.
Я сбежал вниз по лестнице. На улице, за углом, выкурил кряду две сигареты, глубоко вдохнул, выдохнул и побрел, ничего и никого не замечая…
…Прошло долгих пять лет. Я уволился из армии и уехал в город на Ангаре — город моего детства. Там устроился на авиационный завод и теперь мотаюсь из конца в конец земли, защищая его интересы. Не миновал и города, где когда-то служил, где столько было пережито. Что-то грустное и желанное проснулось во мне, едва сошел я с трапа самолета.
Все было мне знакомо и тревожно мило… Вот мой дом. Деревья подросли и уже закрывали окна первых этажей, а ведь мы их сажали тоненькими стебельками сразу же после заселения. Окна моей квартиры… В ней теперь новые жильцы, жена уехала в другой город, к родителям…
Эта улица ведет к Наде. Где она и что с ней? Может, позвонить? Телефон не забыл: 44-55-18… Что сказать? Да ничего, услышать голос — и все… Вот, кстати, и телефон…
Мне сразу же ответили.
— Татьяна Константиновна! — закричал я, боясь, что меня не расслышат и повесят трубку. — Здравствуйте, Татьяна Константиновна! С вами говорит Владимир! Вы меня, наверное, не помните?
— Нет, Володя, я вас не забыла и часто вспоминаю. Где вы сейчас живете, все ли хорошо у вас? — услышал я хорошо различимый, знакомый мне голос.
— Все хорошо, Татьяна Константиновна, — перестал я кричать. — А как вы живете? Где Надя?
— Болею немного, а так все хорошо. Надя придет минут через десять. Позвоните, она будет рада.
На повторный мой звонок подошли не сразу.
— Я слушаю.
Тихий, родной, милый голос. Бог ты мой, сколько я перестрадал, сколько пережил, чтобы услышать его, а теперь не знаю, что сказать.
— Володя, это ты?
— Здравствуй, Надя! — вымолвил я, проглотив ком.
— Здравствуй, Володя! Мне мама уже сказала, что ты звонил.
— Как ты, Надя?
— Все хорошо. А как у тебя?
— Нормально… Я был у вас, Надя, в июне восемьдесят шестого. Мне ваша соседка все сказала, я знаю… Что с тобой?
— Что-то горло перехватывает… Простудилась…
— Надя, почему так получилось? Я же ведь… я же до сих пор…
— Не надо, Володя… Мне больно. Очень больно.
— Как нелепо все у нас получилось, Надя. А я ведь думал…
— Да, Володя, и я думала… Прости меня, если можешь…
— Нет, Надя, это я во всем виноват…
— Не знаю, Володя… Вот тут подошел Валентин, хочет поговорить с тобой, — прервала разговор Надя.
— Привет, старик! — услышал я бодренький голос Дорогого и сразу же крепко его возненавидел. — Куда это ты пропал? Мы думали-гадали, и ни до чего не могли додуматься.
— Ну, положим, до чего-то додумались, — вставил я шпильку.
— Намек понял, — хохотнул Дорогой. — На то и щука, чтобы карась не дремал. Ты где хоть сейчас? В Киеве? Это же голубая мечта моей лейтенантской юности. Хрещатик! Днепре! Золотые купола! А дивчинэньки яки гарнэньки! Тебе, старик, повезло! Завидую. А должность? Это же полковник! И здесь тебе посчастливилось! Я рад за тебя! И я, брат, не тужу. Зарабатываю, прямо тебе скажу, столько, что ты себе и представить не можешь! В октябре на острова опять махнем, в прошлом году были в августе, так, понимаешь, жарковато там в это время нашему брату… Да… Ну, бывай, старик. Как у нас говорят, будешь
