Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На холодном воздухе после кислых запахов кафе дышалось легко и как-то не ощущалось яда угольной гари и бензина, заполнившего город от подножья до вершин.
Долго шли молча, потом Дорогой, как бы очнувшись, заговорил:
— Устал я, нет больше сил. По делу и без дела срываюсь. Надо бросать все и ехать в свой Липецк. Пропади оно все пропадом! Разве это жизнь? Со стороны только кажется, что красиво и хорошо мы живем, на самом же деле врагу не пожелаешь такой жизни. А там я заведу собаку и буду гонять зайчишек по полям. Летом наловлю раков — да с пивом! — и плевать на все!
Я слушал и не перебивал. Я во многом с ним соглашался. Да, мы устаем от нечеловеческой нагрузки, от суеты, от железной дисциплины, от глупых приказов… Совсем недавно, когда на моих глазах упал и взорвался вертолет, со мной случилось что-то похожее на истерику. Тогда я решил окончательно уйти из армии, но потом — в который раз уже! — сжал нервы в кулак и остался, остался в этой тяжелой и несправедливой среде.
— Пойдем к подружкам, — не то спросил, не то предложил Дорогой, остановясь у перекрестка. — Не хочется домой. Как у тебя дома?
— Что там может измениться? Не спешу домой. Если бы не дочь, все было бы проще.
— Кому от этого лучше? — Уставился на меня Дорогой. — Подрастет и поймет, а не поймет, что ж тогда делать?
— Ладно, хватит об этом, — решил я прекратить разговор на больную для меня тему. — У тебя есть куда идти?
— Надо позвонить, — сказал он, и опять я не понял, берет ли он меня в расчет.
Через полчаса с бутылками и свертками мы стояли перед дверью квартиры в пятиэтажном доме.
— Нажимай вон ту кнопку, — кивнул Дорогой. Я нажал локтем кнопку, и тут же щелкнул замок — перед нами оказалась красавица с черными азиатскими глазами.
— Входите, — сказала она Дорогому. Глянув на его парашютную сумку, усмехнулась. — Прямо с неба? Или жена совместно нажитые вещи справедливо поделила?
— Прямо из вертепа да в рай! — сказал на это Дорогой.
— Ты в этом уверен?
— А что? Там кто-то у тебя уже есть? — кивнул на дверь в комнату.
— Ты удивляешься этому? Три месяца, по-моему, — немалый срок, чтобы кто-то похожий на тебя не вполз ужом в мою постель. Как ты считаешь?
— Считаю, что ты, моя рахат-лукум, как всегда права!
— А это кто такой, молодой да красивый? — перевела свои черные глаза на меня восточная красавица.
— Прослышали, что прячешь невесту, вот и нагрянули с князем, — говорил Дорогой, расставляя пакеты и бутылки на столе в кухне.
— И как же зовут-величают молодого да неженатого князя?
— А зовут его хорошим русским именем — Владимир, а фамилия-то его… Впрочем, зачем фамилия? Не в ЗАГС же его привел?
— Как знать, — таинственная улыбка не сходила с прелестных губ хозяйки. — Как знать, — повторила она, пропуская меня в комнату.
В комнате перед телевизором сидела девушка.
— Моя подруга. Надя. — Показала Наина, так звали хозяйку, на девушку, наблюдая, какое произведет на нас впечатление эта Надя. И было чему удивляться. Мы были ошеломлены ее красотой. У Дорогого вытянулось в лошадиное лицо, наверное, и мое было не менее глупое.
Если Наина была красива, то Надя просто прекрасна! Высокая, стройная, волосы, стянутые тяжелым узлом на затылке, оголяли юную шею, посадка головы казалась гордой и в то же время привлекательной. Темно-серые большие глаза и ямочки на щеках были отнюдь не лишними штрихами на ее милом личике.
— Учти, — обратилась уже только к Наде Наина, — этот гусар, — показала на Дорогого, — обещал три года назад мне златые горы, и я поверила. Знай, обещать они умеют!
— Любушка, да я же…
— А я о ком? Перья распетушил, всех моих женихов распугал и успокоился. Интересно, что по этому поводу думает Гаагский трибунал? Могут они за это расстрелять или хотя бы высечь? Я и розги приберегла.
— Да я же… Только о тебе, моя радость, и думаю. Смотрю на самолет — вижу тебя, смотрю на небо — вижу тебя! Никуда без тебя! Ты сковала меня по рукам и ногам, ты поработила мою волю!
На все эти откровения Наина только покачала головой.
Надо ли говорить о том, что я тут же втрескался в Надю и как окаменел. Дорогой с Наиной ушли на кухню, а мы с Надей остались одни, и наше молчание грозило мне поражением. Но Надя, не дожидаясь, когда я из камня превращусь опять в человека, заговорила.
— Вы знаете, кое-кому не нравятся мексиканские фильмы, а мне интересно, — сказала она, на время оставив телевизор. — В них есть то, чего не найдешь в нашем кино: красивая жизнь, красивая и благородная любовь. — Надя с любопытством посмотрела на меня, как бы оценивая, могу ли я любить красиво и благородно.
Я смутился столь пристального внимания к моей персоне, механически взял со стола какой-то красивый футлярчик и тут же уронил его на пол, футлярчик рассыпался на части. Я поднял его, слепил кое-как и отошел подальше от соблазна взять и поломать еще какую-нибудь блестящую вещицу.
— Мне больше… импонируют, — сказал я и ужаснулся, вдруг поняв несуразность этого слова, но вопреки всему повторил еще раз: — Мне импонируют фильмы с трагическими завязками, с тяжелой судьбой героев. — Передохнул и продолжил, прислушиваясь к своим корявым словам: — А в мексиканских и индийских, от которых млеют наши зрители, очень уж все просто, наивно, рассчитано на самый невзыскательный вкус.
Вдруг осознав сказанное, я втянул голову в плечи.
— Все это так, но люди устали от трудностей в своей жизни, чтобы наблюдать еще такое же в кино. Так и свихнуться можно, — безо всякой обиды возразила Надя.
Меня позвал на кухню Дорогой.
— Ну, как тебе деваха? — спросил он прямо, не стесняясь присутствия Наины. И тут же высказал свое мнение: — Попадись она мне пяток лет назад, я бы ее не выпустил.
— Да? — переспросила Наина, продолжая выкладывать из банки помидоры. Дорогой вскочил с табурета, обнял ее, поцеловал в шейку, потом в щечку.
— Да. Если б не встретилась ты, мое солнышко, — заявил он, заглядывая ей в глаза.
— Не подлизывайся! На, неси! — всучила Наина Дорогому тарелку с помидорами.
Дорогой скрылся за дверью, Наина подала мне тарелку с хлебом.
— Нравится? — спросила она и прожгла меня угольями своих черных глаз. Под таким взглядом неправды
