class="p1">Поразился Чжан. Голос, рост и походка его дочери!

Но правдива и открыта была его душа. Верил он, что дочь его, которая являлась целью и украшением его жизни, не посрамит его седины. Ниц пал Чжан и вознес горячие молитвы Будде, благодаря его за милости и прося прощение за возникшие сомнения.

А когда поднялся он, то возродившимся почувствовал себя. Так же ясны и чисты были его мысли, как бывает чист и ясен небосклон летним безоблачным утром.

* * *

Месяца полтора спустя стояла пасмурная погода.

Заболела дочь Чжана и слегла в постель. Испугался старик, растерялся. Кинулся было к докторам, но никого не впустила к себе больная. Внял девичьей стыдливости Чжан и не стал ее беспокоить, но ночь просидел у постели дочери и только с рассветом забылся.

И вторую, и третью ночь просидел он у ее изголовья, а наутро четвертого дня, когда он поднялся с теплого кана, ему доложили, что Ши-лю-сой уже сидит в постели и даже подходит к окну.

Что значит болезнь в юные годы? Найдет она, как облачко, бросив тень, и опять умчится, не оставив следа.

Так думал Чжан, но не так было на деле.

Видит он, что не резвится она, ходит потупленная; не блестят больше ее темные глазки и на банджо, как бывало, нет игривых напевов.

Как-то раз подошел он к ней, взял за подбородок и поднял ее лицо. Дрогнул старик: не в глаза, а в бездну глянул он.

Болезнь ли наложила отпечаток или миновал детский возраст, но не было прежней резвуньи, что шумом наполняла его покои.

Взгрустнул старик. Как ни расспрашивал, как ни забавлял ее, а не мог развеселить, не зная ее печали.

Переменилась его Ши-Лю-Сой, и не видел он в ней прежнего ребенка.

Спустя час, намеренно пешком и без трости, Чжан шел рядом длинных кварталов и, зайдя в центральную пагоду, собственноручно принес жертву своему богу.

На шее колоссального бронзового изваяния Будды появилась жемчужная цепь, в середине которой, отливая кровью, блистал без оправы пироп.

* * *

Это было месяц тому назад.

А сегодня?

Да лучше бы не было никогда этого сегодня, помереть бы накануне или вовсе не родиться!

Чжан случайно прибыл в этот день из Кай-Фына с четырехчасовым утренним поездом. Автомобили были разобраны, его не ждали, и он крикнул рикшу.

Хотя и не спал в эту ночь Чжан, но не чувствовал он никакой усталости. Ревизионная поездка закончилась благополучно, дела шли блестяще, он вез ценный подарок дочери.

Наружно спокойный, он улыбался в душе и первому солнечному лучу, что появился вон там, на трубе высокого дома, и погруженному в сон городу, улыбался и тому, как он обрадует неожиданным приездом и подарком своего ненаглядного ребенка.

Стосковался по ней старый, тянуло его к ней неудержимо, и торопливо он вошел в лифт, закрыв дверцы.

Но, когда он вставил ключ в замочную скважину и повернул его дважды, что-то заныло его сердце, и, томимый предчувствием, он распахнул дверь.

Вскочили заспанные слуги, щелкнул рубильник, брызнули потоки света, и Чжан, минуя свой кабинет, прошел в спальную комнату своей дочери.

Царил полумрак, хотя излишне было освещение: отлично увидел он, что кровать была пуста и не примята и что дверь, выходящая на общий балкон, не имела изнутри ключа.

* * *

О чем думал Чжан, стоя осиротевший и пришибленный у пустой постели дочери?

Как многовековой кедр, надломленный у самого корня внезапно налетевшим ураганом, стоял и думал: упасть ему сразу или, смирившись с волею рока, продолжать одинокое существование? Страшна жизнь без надежды, и его разоренное гнездо – роскошно убранная квартира показалась ему склепом.

Где же Ши-Лю-Сой?

У подруг никогда не ночевала она; женихи не стали бы так зло насмехаться над стариком. Шумный ли город втянул ее в свою рутину или каприз судьбы требовал лишнюю жертву?

Осунувшийся, разбитой походкой прошел Чжан в свой кабинет и хлопнул в ладоши. Шевельнулся занавес, и в дверях, низко склонившись, вырос бой-китаец.

– Позвать управляющего!

Опять шевельнулся занавес, и молчаливая фигура у дверей исчезла.

Послышались торопливые шаги и робкий голос: «Син (можно)»?

– Син.

И по тому, как сверкнули глаза Чжана, понял управляющий, зачем призван он, и Чжан понял, что управляющему все известно.

Как окоченевший путник в зимнюю стужу поспешно протягивает к огню оледеневшие руки, зная, что ему придется за это поплатиться, так и Чжан стремился узнать хотя бы самую страшную правду, чем находиться в мучительной неизвестности.

И пусть ему будет больно, но он хочет знать все.

Упал управляющий к ногам своего господина и поведал все, что знал и слышал.

Вот уже два месяца как сыщик отеля замечал, что Ши-Лю-сой посещает один номер в верхнем этаже, где живет иностранный офицер. Он хотел сказать об этом Чжану раньше, но боялся ошибиться, и только вчера их сыщик, забравшись на решетку балкона, через занавес окна видел, что Ши-Лю-Сой в том номере.

Бесстрастно выслушал Чжан это известие.

Спокойно, точно отдавая распоряжения по хозяйству, он подошел к письменному столу, повертел кистью в ящике с тушью и, набросав на листке бумаги несколько иероглифов, подал стоящему на коленях управляющему:

– Ван Яо-Чену!

Взял управляющий письмо и поднял глаза.

Невозмутимо-спокойный стоял Чжан и смотрел добрыми глазами на своего слугу, который, отступая и кланяясь, скрылся за дверью. И если бы управляющий секунду спустя распахнул портьеры, то не узнал бы своего господина: страшен был безмолвный Чжан, с помертвевшим и искаженным лицом, как перед тайфуном страшен штиль Чжилийского залива.

* * *

Ровно в двенадцать часов блестящий таксомотор с оглушительным воем сирены подлетел к парадному крыльцу Чжан-Туй-Чана. Из него легко и бодро выпрыгнул друг и приятель Чжана Ван-Яо-Чен.

Широко распахнулись трехсаженные двери, и хозяин дома в сопровождении всей челяди с церемонными поклонами встретил на пороге дорогого гостя.

С орлиным лицом, пронизывающими глазами, богатырского телосложения, Ван-Яо-Чен, несмотря на свой сорокапятилетний возраст, являлся главным претендентом на руку дочери Чжана. Но не корыстная цель связывала их дружбой, а услуга, оказанная одним из них давным-давно, когда оба они были еще молоды.

Пропуская вперед гостя, Чжан провел его в кабинет, положил бархатную подушку на кан и, подав ему трубку, зажег спичку.

Гость отказался от такой великой чести и, взяв горящую спичку из рук хозяина, раскурил трубку сам.

Жестом удалив прислугу, Чжан молча сел против гостя.

Пытливо взглянул Ван-Яо-Чен на приятеля и понял, что неладное стряслось с его другом.

Богат и силен Ван-Яо-Чен.

Не меньше, чем у Чжана, у него