веселее становилось вокруг меня, тем тоскливее было у меня на душе.

Наконец я не выдержал и с твердым намерением поехал на аэродром: «Сейчас девять часов утра. В десять я буду у Вари… Решено! Больше ждать нет сил. Не могу, не могу!..»

На аэродроме авиамеханик вытаращил на меня глаза, когда я приказал выкатить и приготовить мне машину. Быстро появились мотористы, и через минуту «Фарсаль» ревел и сотрясался при пробе мотора.

Аэродром был покрыт грязью, но я был в таком состоянии, что меня не удержала бы никакая погода. Я не мог поступить иначе: Пасха – и нет Вари…

Моторист Воронцов, солидно хлебнувший по случаю праздника, просил меня взять его с собой. Я согласился с удовольствием, так как все равно лететь одному было нельзя: нужно же было кому-нибудь запустить винт после посадки в Арске.

Торопливо надели меховые костюмы, подшлемники и каски. Приборы и мотор выверены. Взмахнув перчаткой, чтобы вытащили подушки, дал полный газ, пробежал по грязи и рванул ручку. «Фарсаль» сделал горку и плавно взмыл к небу. Тотчас же отдал ручку обратно – скорости было маловато.

Под колесами промелькнуло поле, артиллерийские казармы в предместье города, поплыла деревушка Самосырово – и мы на небольшой высоте полетели вдоль шоссе, Кощаково, Уланово, река Меша…

Кое-где снег. Бурые поля, черная земля, голые леса… Дальше, дальше. На альтиметре – 1500 метров.

Все медленнее и медленнее катится навстречу земля, каждая минута затягивается, и мое нетерпение возрастает. Скорее, скорее!.. Эх, на «Спаде» бы! Но «Спада» нет, и приходится тащиться на «Фарсале».

Вон там и Арск… Родной мой! Там где-то Варя… Ах, как медленно, а тут еще встречный ветер…

Варя, дивная моя! Ты разве не слышишь шум моего мотора? Я лечу к тебе христосоваться, убийственно хочу тебя поцеловать три раза в твои детские святые губы! Раз, два, три…

Опять, вы скажете, сентиментализм? Вам, конечно, нужно было бы узнать, сколько за ней приданого, какая теща, нет ли движимого или недвижимого… Для меня такие мысли были бы кощунством. Реализм это – плач всякого чувства, а я в то время был настоящим человеком, которого так долго и тщетно разыскивал Диоген.

Подо мною Арск, пора снижаться.

Выбрал площадку, сделал круг над городом и удачно сел. Спрыгнул с гондолы и бегом помчался к строениям.

Улица, вторая… Вдруг сердце мое замерло – я издали узнал Варю… Она догадалась, что прилетел я, и вышла меня встретить.

– Варя, ясочка!.. Получили мое письмо? Почему не ответили? – и забросал ее вопросами. Она смеялась, а в глазах сверкали слезы.

– Варя, родная моя, вы плачете?

– А вы?

– Неужели я плакал? Ах, какое безобразие!

Идти по деревянным мосткам было неудобно, и я взял ее под руку. Она как-то содрогнулась вся и опустила головку. Я замедлил шаги и остановил ее.

– Варя, вам неудобно идти под руку?

Она склонилась еще ниже. Я видел только матовый значок гимназии.

– Может быть, мне лучше улететь обратно?

Гимназическая шляпка отрицательно покачалась из стороны в сторону.

– Варя, неужели вы стесняетесь? Вы же знаете, что я…

Я собрал все силы, какие были во мне, и добавил:

– Ты же знаешь, что я люблю тебя!..

Она окончательно свернулась, как ежик.

– Варя, посмотри на меня!

Она быстро подняла головку. Я увидел ее полное невыразимого обаяния лицо, залитое стыдливым багрянцем, и два сияющих огромных глаза, устремленных на меня с надеждой и доверием.

Я шел как во сне, ничего и никого, кроме нее, не видя. Стоит ли говорить, что я был на двадцати тысячах метров блаженства по альтиметру.

Дома бабушка пожурила меня за то, что я писал Варе письма без ее разрешения!

– А последнее письмо…

Варя выбежала из комнаты: она о последнем письме ничего не сказала своей бабушке.

Я рассказал ей о своих чувствах, о переживаниях и просил ее согласия. Сначала бабушка пришла в ужас: как это так? Летчик и – жена?.. Да ведь не сегодня завтра я могу разбиться.

Пришлось говорить об усовершенствованных машинах, о современных моторах, и бабушка понемногу начала соглашаться.

– Ну что же, с Богом, если она любит вас. Только о свадьбе до окончания войны говорить не придется.

Судьба моя была решена.

Вошла Варя.

Часы мелькали, как минуты.

В четыре часа вечера я вдруг вспомнил, что в открытом поле с утра, голодный, меня ждет моторист. Испугался я и за мотор: было холодно, и он мог замерзнуть.

Распростился с бабушкой, попросил позволения прилетать сюда и с Варей пошел к «Фарсалю».

У аппарата моториста не было – пропал, как в воду канул.

Бродили по улицам, пока не услышали залихватскую хоровую песню. Я был уверен, что и мой моторист здесь.

Так и оказалось: Воронцов в незнакомой избе был главным заправилой и командовал гостями.

Увидев меня, он рявкнул «Смирно!», взял без фуражки под козырек и хотел было подойти ко мне, но хозяева избы, должно быть, были очень радушные: моторист споткнулся, сделал попытку удержаться за стол, но неудачно, и плюхнулся лицом в тарелку со сметаной.

Сердиться на него было невозможно. От души смеялась и Варя.

Хозяйка, полная, здоровая крестьянка, уговорила меня выпить чарочку, которую можно встретить только в России и от которой любой иностранец помер бы на половине. По усиленной просьбе Вари я выпил эту чарочку до дна.

Но скажите пожалуйста, можно ли в России, у русского человека, выпить только одну чарочку? За первой чарочкой последовала вторая и, на посошок, – третья. Еле вырвался… Вышли в поле, видим – около «Фарсаля» огромная толпа.

Хмель ударил в голову, я осмелел и начал настаивать похристосоваться с Варей. Она резвилась как ребенок, отнекивалась. На пути встретилась растворенная калитка. Я стремительно повернул туда… Варя догадалась, но было поздно.

– Христос воскресе, милая, милая Варя!

Она опустила руки, закрыла глаза и поджала губы. Я поцеловал ее два раза и спросил:

– Ты будешь меня ждать?

Варя ответила: «Да!» – и, воспользовавшись моментом, когда ее рот раскрылся, я впился в ее пухлые, влажные губы безумным, сумасшедшим поцелуем.

Я опомнился, когда заработал мотор. В последний раз я взглянул на Варю. Аппарат разбежался, и внизу снова поплыла земля.

Вскоре Арск скрылся за горизонтом.

Сначала я не обращал внимания на некоторые странности: почему-то чересчур колебалась земля и расплывался горизонт. Потом я с несказанным изумлением начал наблюдать за поверхностью земли: леса как-то странно подпрыгивали, и были моменты, когда я был уверен, что они заденут нас.

Моторист осматривался с не меньшим удивлением.

Тогда я вспомнил о трех чарках и начал набирать высоту.

Прошло с