катились куда-то, маня вдаль, и эти березы, березы Левитана, своими болезненными бликами: желтыми, буро-багряными, неестественно нежно-зелеными – довершали общую картину умирающего лета, полную невыразимой тоски и прелести.

Он сел на прибрежную ступеньку полузатонувшей купальни и задумался.

Да, конец авиации.

* * *

Через три дня Брянский разговаривал с начальником школы.

– Могу я отказаться от авиации и перевестись в другую часть?

– Летчик очень дорого обходится государству, но заставить вас летать никто и ничто не может.

– А перевестись, хотя бы – в тяжелую артиллерию?

– Подавайте рапорт.

– Могу я здесь?

– Вот бумага.

Брянский размашистым почерком исписал лист, сложил его вчетверо и подал капитану.

Выйдя из канцелярии, он взобрался на гору, пересек аэродром и подошел к ангару, из которого выкатывали грандиозный моноплан «Моран-Парасоль», необычайно чуткий.

Дежурный по аэродрому был свой человек.

– Разрешите подлетнуть?

– А мне не все ли равно. Валяйте.

Брянский сел в машину и вдруг почувствовал, что не в силах от нее оторваться. Пошевелил рулями, сделал разбег. Под колесами поплыла архиерейская дача, озеро Кабан, кремль, Волга, верхний Услон… Какая дивная картина!

Летал до тех пор, пока бензиновый уровень не показал, что пора садиться. Крутая скобка и… мягкая посадка у ангара.

Начальник школы стоял у входа с группой летчиков.

Брянский, смущенный, подошел к нему:

– Можно вас попросить?..

– Чтобы я вернул обратно ваш рапорт? Вот он.

– А почему он при вас?

– Ха, ха! – рассмеялся капитан, – не первый десяток под влиянием зазнобушки подает мне рапорта о переводе, а, смотришь, подлетнул и идет на попятную. Эх, батенька мой, авиация – это такой наркоз, от которого и железному человеку невозможно избавиться. Летчик – человек конченый!

«Какая буквальная до мелочей ассоциация», – пронеслось в голове Брянского.

– Нет ли у вас запроса с фронта о пополнении?

– Как нет. Познакомьтесь: лейтенант Льдовский – получил экстренный вызов с просьбой прихватить кого-нибудь по пути. Желаете ехать с ним – через полчаса бумаги в руки.

– Бога ради, буду очень рад. Сегодня в десять трогаемся с маршевой ротой.

* * *

Два месяца спустя, в конце ноября, в наш отряд пришло письмо на имя Брянского. Конверт был испещрен адресами. Были штемпеля Казани, Москвы, Киева и других городов. Несмотря на то что письмо это блуждало не менее двух месяцев по всему фронту, от него пахло духами.

Не зная, что с ним делать, я отправился в хату, где жил командир, и спросил его.

Решили вскрыть, в надежде найти там адрес.

«Я безумно рада, – писала Верочка, – что мне удалось уговорить отца. Я сильно похудела, побледнела и подурнела. Зато сейчас я смеюсь и плачу одновременно. Плачу от счастья, конечно. Милый Коля, приезжай скорее: умираю от нетерпения. Хожу по комнатам и все заглядываю в окна на дорогу – нет ли тебя. Целую твои часики в стекло, которое, помнишь, мы когда-то целовали по очереди. Твоя на всю, всю жизнь. Любящая до гроба Вера. Елабуга, имение Уланы, 15 сентября 16 года».

Я взглянул на командира.

– Как быть?

– Пишите в открытую: чем скорее, тем лучше.

Я взял чистый конверт и четко вывел: «Елабуга на Каме (позабыл, какой губернии), имение Уланы. Верочке».

Потом вырвал лист из тетради и написал: «Милая несчастная Верочка. Ваш Коля 17 ноября сбит артиллерией. Он возвращался с разведки, летел очень низко. От близких разрывов у его аппарата сложились крылья, и он упал и сгорел в немецких окопах».

МЕСТЬ

Богат старый Чжан-Туй-Чан и известен пяти провинциям.

И не только тем знаменит Чжан, что в его тяжелых сундуках с мудреными замками хранятся горы золота и каменья, а еще славится тем, что за его праведную жизнь и за усердные молитвы Будда озарил остаток его дней великим счастьем, даровав ему красавицу дочь.

Дороден и красив сам Чжан. Он не выходец с севера – Монголии или Маньчжурии, нет – он южного клана и обладает классическим профилем.

И дочь в отца.

Недаром ею любуются все местные жители и иностранцы и о красоте ее говорят даже в черном Тибете. О, он знает цену своей дочери!

И тешилось старое сердце Чжана; гордился он ею и не мог насмотреться на нее, когда она резвилась в саду, рисовала или играла на банджо.

В день, когда ей исполнилось шестнадцать лет – возраст невесты, немало перебывало именитых гостей в их доме. Радушно встречал женихов старик, щедро одарил их драгоценностями, но отказал всем, так как боялся осиротеть на старости лет.

А вечером, когда город вспыхнул разноцветными огнями и сверкнула на темном небе первая звезда, приказал Чжан привести к себе сто йоргов (бедняков), напоил, накормил их и дал каждому по сто фындаянов (рублей).

Крепко верил в высшую милость Чжан и всегда поступал так, как учил тому Конфуций.

Легко и светло жилось ему, свободно дышалось; никому он не причинил зла, и открыто смотрел в глаза он всем и каждому.

Но сегодня закрались в его голову черные мысли. В первый раз за всю свою жизнь опустил свою голову Чжан и сердце его болезненно колотилось. Нехорошие, тяжелые подозрения смутно зароились в его душе и подозрения эти касались его дочери-красавицы Ши-лю-сой.

Жил Чжан в собственном огромнейшем дворце, занимая правую половину верхнего этажа, левую же и остальные этажи он отремонтировал под лучший в городе отель, в котором останавливались все знатные и богатые гости, а в нижнем помещались его магазины, где можно было найти все, от гвоздя до бриллианта.

Сегодня он переутомился, часа четыре провозившись над цифрами, подводя месячные итоги. Вечером захотел он прогуляться в саду, примыкавшему к заднему фасаду отеля.

Лифт опустился, и Чжан, неслышно ступая войлочными туфлями, медленной походкой обходил сад.

Горели огни: синие, красные, фиолетовые, лиловые.

* * *

Как малый ребенок, радуясь этим огонькам, обходил он аллею за аллеей и забрел в глухую часть сада – к бассейну с плавающими рыбками. Старость брала свое, и Чжан, любя это место, год тому назад приказал поставить здесь скамейку, на которой под шум падающей воды отдыхал он и молился, уйдя от мирской суеты, тревог и волнений.

Уже зеленый дракон, изрыгающий струи воды, обрисовался на фоне пальмовых зарослей, когда Чжан своим появлением спугнул со скамьи молодую парочку.

Скромен был Чжан, не хотел он мешать молодому счастью и повернул было в боковую тропу, да опять невпопад: лицом к лицу столкнулся с молоденькой барышней, за которой бежал иностранный офицер в парадной форме.

Девушка вскрикнула и скрылась за деревьями. За нею зазвенела сабля.