Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Женщину из полиции, казалось, никак не задело, что на нее кричат.
– Сожалею, но это рутинная процедура, которая – мы надеемся – покажет, что никто из ваших сыновей не попадет под следствие.
Бритт-Мари смотрела на женщину не отрываясь, но слышала совсем не то, что ей сказали. Она слышала совсем другое. Гардероб скрипел в ее спальне, вешалки позванивали, их швыряли на кровать, вот кто-то выдвинул ящики комода, в них сложено ее нижнее белье. Бритт-Мари бросилась туда. И подоспела как раз когда содержимое комода вытряхивали на пол. Ящики ночного столика уже были перевернуты, а теперь полицейские выкидывали ее носовые платки и постельное белье из углового шкафа. Бритт-Мари переступила порог, готовая протестовать, но рядом с ней возникла женщина из полиции.
– Бритт-Мари, если вы уйдете отсюда, я прослежу, чтобы с вашими вещами обращались должным образом.
Элиса подождала, пока хозяйка скроется в кухне.
– Прекратите.
Оба полицейских посмотрели на нее, но продолжили шарить среди трусов и наволочек.
– Я сказала – прекратите.
Теперь они прекратили.
– С этой минуты обыск проводится как следует. Мы никуда не торопимся. Единственное, чего вы пока добились – это свели на нет всякое доверие и желание сотрудничать с нами, а нам может понадобиться помощь этой женщины.
Элиса оставалась в спальне достаточно долго, чтобы констатировать: оба полицейских услышали и поняли ее; потом она вернулась к женщине, стоявшей у плиты спиной к ней и отскребавшей горелую корочку с лосося.
– Извините, Бритт-Мари. Я знаю, каково это. Как будто в дом вломились бандиты. И орудуют прямо у тебя на глазах.
Бритт-Мари ничего не ответила, хотя молодая женщина из полиции изо всех стал старалась быть любезной. Она даже не повернулась – у нее уже просто не осталось сил. Отковыривала вилкой подгоревшие сливки, бросала в мусорный пакет, потом оторвала кусок фольги, чтобы прикрыть посуду с лососем. Слушая, как те двое продолжают перерывать все в доме, но – поспокойнее, не так шумно… женщина, главная в группе, открывает и закрывает за собой входную дверь, идет по дорожке, к машине с Лео на заднем сиденье.
Именно в этот момент Бритт-Мари поняла: то, что она только что пыталась сделать, собрать сыновей вместе, никогда не удастся. Уз ы порвались, веревка растрепалась и перетерлась.
* * *
Стерильный кабинет. Тесный, как большой шкаф. Посредине – простой стол с монитором, 16 дюймов. Все. Голые стены. Освещение так себе.
Но – чашка серебряного чая.
Джон Бронкс обхватил руками горячую чашку, пригубил.
Серебряный чаек. Немыслимый в прежней жизни. Пока врач из полицейского управления не объяснил ему пять лет назад, что он, Бронкс, к тридцати пяти годам уже выпил всю свою норму кофе. Как странно: простейшая вещь – кофе, который просто есть в твоей жизни. И которого в твоей жизни больше не будет. Не пустота от невозможности принять двенадцать доз кофеина, абстинентный синдром ушел через пару недель; усталость, головная боль, дрожь в руках появились из-за нарушенных привычек. Не помешивать ложечкой в горячей чашке, не обхватывать ее пальцами, не ощущать, как теплеет от кофе в груди. Именно тогда он вспомнил дедушку. Этого старого седовласого человека, умного и приветливого. Дед начинал каждое утро с чашки того, что он называл «серебряный чаек». Обычной горячей воды. Позволяя себе время от времени роскошь, он добавлял в кипяток чайную ложку сливок. Когда Бронкс на следующее утро явился в управление и опять ощутил эту проклятую пустоту, он пошел в кухоньку, включил чайник и приготовил первую в своей жизни чашку собственного серебряного чая. Привычка, по которой он скучал, заменилась новой. Тоже горячее, чтобы держать в руках, тоже – чтобы распространилось тепло в груди.
Бронкс поставил чашку возле монитора и правой рукой поправил мягкую дугу микрофона, отрегулировал его так, чтобы он не съезжал от движений головы.
– Элиса?
Нет ответа.
– Элиса, ты меня слышишь?
В ухе затрещало – видимо, она, как и он, поправляла микрофон и наушник.
– Теперь слышу, Джон. Отлично.
– Тогда так. Сейчас ты войдешь – но прежде я повторю то, о чем мы договорились. Дувняк ни в коем случае не должен догадаться, что я наблюдаю за допросом. Этот допрос – только начало чего-то большего. Дувняк должен выйти отсюда спокойным, чтобы продолжить задуманное. Удачи.
Бронкс тронул настройки монитора и увидел кабинет наподобие того, в каком сидел сейчас сам. Голые стены, центральное место занимает унылый стол, только вместо монитора на нем – небольшая видеокамера. Но интересовал Бронкса не сам стол и не то, что на нем. Интересовал его человек, сидевший, уперев в этот стол локти.
Человек, которого Бронкс знал на редкость хорошо – и все-таки не до конца.
Светлые волосы, голубые глаза, тонкие неподвижные губы.
Они встречались в этой же допросной, сидели друг напротив друга, почти шесть месяцев. Дни, посвященные одной-единственной семье: допрос ходил кругами, от старшего брата к среднему, к младшему, к отцу, а потом опять к старшему брату. И ни одного случайного слова, реакция одна на всех. Надменное молчание. Смотрит в пол: провоцирует. Улыбка к «без комментариев», которая дополнила улыбку к «первый раз об этом слышу» и «не знаю, не встречал – как, вы сказали, его зовут?»
Двадцать девять часов на свободе. И вот этот мерзавец снова в допросной. Ждет, когда откроется дверь, когда отодвинут второй стул… и вопросы останутся без ответа, его отпустят на свободу.
Бронкс нагнулся ближе к экрану.
Лео Дувняк казался спокойным. Он не выглядел как человек, который вчера ограбил инкассаторскую машину и видел, как застрелили его товарища. Однако – оружие, грабитель, державший его, методы и время отхода заставляли Джона верить, Элиса сложила пазл из фактов правильно.
Я тебя вижу.
Ты это знаешь?
Дувняк выглядел не просто спокойным, он казался сосредоточенным и чуть ли не довольным. Рассматривал некрасивый казенный стол, буравил его взглядом. Бронкс еще во время прошлого тура понял, что их объединяет восторг от драматургии допроса. Лео Дувняк внимательно изучил столешницу, медленно провел по ней ладонью, повторил это движение средним пальцем.
Бережно, почти чувственно.
Словно просчитывал ходы невидимой игры, ждал, как будут одна за другой передвигаться фигуры.
Но не я буду их двигать, в этот раз – не я.
Бронкс даже не успел додумать эту мысль, когда тот, на кого он смотрел, подался вперед, глядя прямо в камеру. Глаза, полные энергии. Точно смотрят не в линзу камеры, а прямо на человека. Он улыбнулся, словно бы своему отражению, и Бронкс едва не улыбнулся в ответ.
Вот. Щелчок поворачиваемой дверной ручки, легкие шаги, которые он после двух лет в отделе расследований научился узнавать. Шаги Элисы. Еще один звук – стул проскреб по полу, когда кто-то невидимый отодвинул его и сел, в камере – промельк плеча, щеки и коротких темных волос на затылке, у левой границы кадра.