же образом, с такими же двойными или одиночными солнечными пятнами, колеблющимися в том же положении и в то же время дня. С практической точки зрения подобная трата времени и материала (о эти мигрени, о эти полуночные триумфы, которые оборачиваются провалами при трезвом утреннем свете!) была почти преступно абсурдной, поскольку величайший шедевр имитации предполагает добровольное ограничение сознания ради подчинения чужому гению. Может ли чудо адаптивной техники, тысячи приемов театра теней, острое удовольствие, которое испытывают ткач слов и их свидетель при каждом новом хитросплетении в текстуре, компенсировать эти самоубийственные ограничения и подчиненность, или же в конечном счете это не более чем утрированное и одухотворенное подобие пишущей машинки Падука?

«По душе ли тебе? Годится ли?» – с тревогой спросил Эмбер.

«По-моему, это чудесно», – сказал Круг, хмурясь.

Он встал и прошелся по комнате.

«Некоторые строчки нужно отполировать, – продолжил он, – и мне не нравится цвет рассветного плаща – я вижу “russet” [красновато-коричневый] менее кожистым, менее пролетарского оттенка, но, может быть, ты и прав. Все это в самом деле замечательно».

С этими словами он подошел к окну и рассеянно посмотрел во двор, глубокий колодец, полный света и тени (ведь, как ни удивительно, был ранний вечер, а не середина ночи).

«Я так рад, – сказал Эмбер. – Конечно, нужно еще переделать уйму разных мелочей. Думаю, я буду придерживаться “laderod kappe”».

«Некоторые его каламбуры… – начал Круг. – Ну и ну, как странно!»

До его сознания дошло увиденное во дворе. Там, в нескольких шагах друг от друга стояли два шарманщика, ни один из которых не играл – сверх того, оба выглядели подавленными и растерянными. Несколько уличных мальчишек с тяжелыми подбородками и зигзагообразными профилями (один из них держал за веревку игрушечную тележку) молча на них смотрели.

«Никогда в жизни, – сказал Круг, – я не видел двух шарманщиков в одном дворе в одно время».

«Я тоже, – признался Эмбер. – А сейчас я прочту тебе —»

«Интересно, что там случилось? – сказал Круг. – Они выглядят крайне напуганными и не играют или не могут играть».

«Вероятно, один из них вторгся на территорию другого», – предположил Эмбер, перебирая свежую пачку страниц.

«Вероятно», – сказал Круг.

«И возможно, каждый боится, что другой сразу перебьет какой-нибудь своей мелодией мелодию другого, едва один из них начнет».

«Возможно, – сказал Круг. – Тем не менее картина весьма необычная. Шарманщик – само воплощение единичности. А здесь у нас абсурдная двойственность. Они не играют, но все же смотрят вверх».

«А сейчас я приступаю, – сказал Эмбер, – к чтению —»

«Я знаю представителей еще только одной профессии, – сказал Круг, – обращающих глаза ввысь таким же движением. И это наше духовенство».

«Хорошо, Адам, садись и слушай. Или я тебе наскучил?»

«О, что ты, – сказал Круг, снова садясь на свой стул. – Я лишь пытался понять, что именно не так. Мальчишки, похоже, тоже озадачены их молчанием. Есть во всем этом что-то знакомое, что-то, что я не могу до конца разобрать – определенный образ мыслей…»

«Главная трудность, с которой сталкивается переводчик следующего отрывка, – сказал Эмбер, облизывая толстые губы после глотка пунша и поудобнее откидываясь на большую подушку, – главная трудность —»

Его прервал отдаленный звук дверного звонка.

«Ты кого-нибудь ждешь?» – спросил Круг.

«Никого определенного. Может быть, кто-нибудь из этих сотоварищей актеров пришел посмотреть, не умер ли я. Они будут разочарованы».

Звук удаляющихся шагов слуги по коридору. Шаги вернулись.

«Господин, к вам джентльмен и леди», – сказал он.

«Чорт бы их побрал, – сказал Эмбер. – Будь так добр, Адам…»

«Да, конечно, – отозвался Круг. – Сказать им, что ты спишь?»

«И не брит, – ответил Эмбер. – И что горю желанием продолжить чтение».

В коридоре бок о бок стояли красивая леди в сизом, сшитом у портного костюме, и джентльмен с лоснящимся красным тюльпаном в петлице визитки.

«Мы – », – начал джентльмен, роясь в левом кармане брюк и как-то извиваясь при этом, как если бы он страдал судорогами или был неудобно одет.

«Господин Эмбер лежит в постели с простудой, – сказал Круг, – и попросил меня —»

Джентльмен поклонился:

«Я прекрасно понимаю, но это (свободной рукой он протянул карточку) сообщит вам мое имя и должность. Как вы можете видеть, я выполняю приказы. Необходимость их немедленного исполнения оторвала меня от моих очень частных обязанностей хозяина. Я тоже принимал гостей. И бесспорно, господин Эмбер, если его так зовут, станет действовать столь же быстро, что и я. Это моя секретарь, – на самом деле нечто большее, чем секретарь».

«Ах, оставь, Густав, – сказала леди, слегка толкая его локтем. – Уверена, что профессору Кругу нет дела до наших отношений».

«Наших отношений? – сказал Густав, глядя на нее с выражением нежной игривости на аристократическом лице. – Скажи-ка еще раз. Звучит пленительно».

Она опустила густые ресницы и надула губки.

«Я не о том, на что ты намекаешь, гадкий мальчишка. Профессор подумает Gott weiss was»[46].

«Это прозвучало, – нежно продолжал Густав, – как ритмичный скрип пружин одной синей кушетки в одной из гостевых комнат».

«Довольно. Это точно никогда не повторится, если будешь таким противным».

«Теперь она сердита на нас, – вздохнул Густав, поворачиваясь к Кругу. – Остерегайтесь женщин, как говорит Шекспир! Что ж, я должен исполнить свой печальный долг. Ведите меня к пациенту, профессор».

«Одну минуту, – сказал Круг. – Если вы не актеры, если это не какой-то дурацкий розыгрыш —»

«О, я знаю, что вы хотите сказать, – промурлыкал Густав. – Вас удивляет этот флёр утонченной жизни, не так ли? Люди представляют себе такого рода вещи в образах отвратительной жестокости и смятения, прикладов винтовок, грубых солдат, грязных сапог – und so weiter[47]. Но начальникам известно, что господин Эмбер – человек искусств, поэт, натура тонкая, и было решено, что немного изысканности и чего-нибудь необычного при аресте, атмосфера светской жизни, цветы, аромат женской красоты могли бы скрасить это суровое испытание. Отметьте, пожалуйста, что я пришел в штатском. Быть может, это выглядит диковинно, согласен, но только представьте себе его чувства, если бы мои неотесанные помощники (он указал большим пальцем свободной руки в сторону лестницы) вдруг ворвались сюда и начали крушить мебель».

«Покажи профессору ту большую уродливую штуку, которая болтается у тебя в кармане, Густав».

«Скажи-ка еще раз?»

«Я говорю о твоем пистолете, разумеется», – сухо сказала дама.

«Ах вот о чем. Я тебя неверно понял. Но к этому мы вернемся позже. Не обращайте на нее внимания, профессор, она склонна преувеличивать. На самом деле ничего особенного, оружие как оружие. Обычная казенная вещица, номер 184682, десятки таких можно увидеть в любое время».

«Пожалуй, с меня хватит, – сказал Круг. – Не очень мне верится в пистолеты и –