8

В лучах заходящего солнца город предстал неожиданно красочным: кончался один из Ярких Дней, характерных для этой местности. Они наступают сразу после первых заморозков, к радости иностранных туристов, посетивших Падукград в это время года. От грязи, оставшейся после недавних дождей, текли слюнки – такой жирной она казалась. Фасады домов с одной стороны улицы заливал янтарный свет, выделявший каждую, о, каждую деталь; некоторые здания украшали мозаичные узоры, – к примеру, на главном городском банке были изображены серафимы среди юккообразной флоры. На свежей синей краске бульварных скамеек дети пальцами вывели: «Слава Падуку» – верный способ насладиться свойствами липкой субстанции, не опасаясь, что полицейский, застывшая улыбка которого указывала на затруднительность его положения, надерет тебе уши. В безоблачном небе висел рубиново-красный воздушный шарик. Чумазые трубочисты и перепачканные мукой молодые пекари братались в открытых кафе, где топили свою древнюю вражду в сидре и гренадине. Посреди тротуара лежали мужская резиновая галоша и окровавленная манжета, и прохожие обходили их стороной, не замедляя при этом шага, не глядя на эти предметы и вообще никак не проявляя своего внимания к ним – разве что сходили с панели в грязь и потом снова на нее возвращались. Витрина дешевого магазина игрушек была пробита пулей, и когда Круг приблизился, оттуда вышел солдат с чистым бумажным пакетом и принялся запихивать в него галошу и манжету. Вы убираете препятствие, и муравьи возобновляют свой прямой маршрут движения. Эмбер никогда не носил съемных манжет, и он бы не рискнул выпрыгнуть на ходу из автомобиля – и бежать, и задыхаться, убегая и пригибаясь, как сделал тот несчастный. Это становится невыносимым. Я должен проснуться. Число жертв моих кошмаров растет слишком быстро, думал Круг, идя по улице, – грузный, в черном пальто, с черной шляпой, расстегнутое пальто широко распахнуто, а широкополую фетровую шляпу он несет в руке.

Слабость привычки. Бывший чиновник, очень ancien régime[56] пожилой господин, избежал ареста или чего похуже тем, что ускользнул из своей элегантной пыльно-плюшевой квартиры (переулок Перегольм, 4) и поселился в неисправном лифте того дома, в котором жил Круг. Несмотря на табличку «Не работает» на двери, этот странный автомат Адам Круг неизменно привычно входил внутрь и видел испуганное лицо и седую эспаньолку измученного беглеца. Страх, однако, тут же сменялся светским проявлением гостеприимства. Старик ухитрился превратить свое узкое жилище в довольно уютную каморку. Он был опрятно одет и гладко выбрит и с простительной гордостью демонстрировал такие приспособления, как, например, спиртовка и пресс для брюк. У него был баронский титул.

Круг неучтиво отказался от предложенной ему чашки кофе и затопал в собственную квартиру. В комнате Давида его ждал Гедрон: ему сказали о телефонном звонке Круга; он тут же пришел. Давид не хотел, чтобы они покидали детскую, и пригрозил, что встанет с кровати, если они уйдут. Клодина принесла мальчику ужин, но он отказался есть. До кабинета, куда удалились Круг и Гедрон, доносился его спор с женщиной.

Они обсуждали, что можно сделать: намечали решительный план действий, хорошо понимая, что ни этот план, ни какой-либо другой не помогут. Им хотелось выяснить, почему были задержаны люди, не имеющие никакого политического значения: хотя, конечно, они могли бы догадаться о причине, простой причине, которая будет им явлена полчаса спустя.

«Между прочим, двенадцатого у нас снова собрание, – заметил Гедрон. – Боюсь, ты вновь будешь главным гостем».

«Ну уж нет, – сказал Круг. – Я там не появлюсь».

Гедрон аккуратно вытряхнул черное содержимое трубки в бронзовую пепельницу, стоявшую у его локтя.

«Мне пора, – сказал он со вздохом. – На ужин придут китайские делегаты».

Он имел в виду группу иностранных физиков и математиков, которых пригласили на конгресс, отмененный в последний момент. Нескольких менее важных участников не уведомили об отмене, и они проделали весь долгий путь впустую.

У двери, перед тем как уйти, он посмотрел на шляпу у себя в руке и сказал:

«Надеюсь, она не страдала… Я —»

Круг затряс головой и поспешно открыл дверь.

Лестница представляла собой удивительное зрелище. Густав, на этот раз одетый по всей форме, сидел на ступеньках с выражением крайнего уныния на опухшим лице. Четверо солдат в различных позах образовали вдоль стены батальный барельеф. Немедленно окруженному Гедрону предъявили ордер на арест. Один из солдат оттолкнул Круга с дороги. Произошло что-то вроде неуклюжей потасовки, в ходе которой Густав потерял равновесие и кубарем скатился по ступенькам, увлекая за собой Гедрона. Круг попытался последовать за солдатами, но его заставили отступить. Грохот стих. И легко было представить, как во тьме своего необычного убежища съежился барон, все еще не смеющий верить, что его до сих пор не схватили.

9

Держа сомкнутые ладони ковшиком, дорогая, и продвигаясь осторожными неуверенными шажками человека преклонных лет (хотя тебе едва исполнилось пятнадцать), ты переступила порог, остановилась, локтем мягко открыла стеклянную дверь, прошла мимо зачехленного рояля, пересекла череду прохладных, пахнущих гвоздиками комнат, нашла свою тетку в chambre violette[57]…

Знаешь, я хочу, чтобы вся сцена повторилась сызнова. Да, с самого начала.

Поднимаясь по каменным ступеням крыльца, ты не отрывала глаз от сложенных ладоней, от розовой щели между большими пальцами. Ах, что же у тебя там? Теперь продолжай идти. На тебе полосатая (белые полоски вылиняли, а синие выцвели) джерси-безрукавка, темно-синяя герл-скаутская юбка, неподтянутые сиротско-черные чулки и пара изношенных, запачканных хлорофиллом теннисных туфель. Геометрический солнечный свет, проходящий между колоннами веранды, коснулся твоих рыжевато-русых, коротко стриженных волос, твоей полной шеи и следа от прививки на твоей загорелой руке. Ты медленно прошла через прохладную и звучную гостиную, затем вошла в комнату, в которой ковер, кресло и занавески были лиловыми и синими. Твои сложенные чашей ладони и склоненная голова приближались к тебе в разных зеркалах, и твои движения повторялись у тебя за спиной. Твоя тетка, манекен на шарнирах, строчила письмо.

«Смотри», – сказала ты.

Очень медленно, вроде розы, ты раскрыла ладони. Там, ухватившись всеми своими шестью пушистыми лапками за подушечку твоего большого пальца, со слегка приподнятым кончиком мышино-серого тельца, короткими, красными, с голубыми глазкáми задними крылышками, странно выступающими из-под покатых передних – длинных, в мрамористых прожилках и глубоко-зубчатых —

Пожалуй, я попрошу тебя повторить твое выступление в третий раз, но в обратном порядке – отнести этого бражника обратно в сад, где ты его нашла.

Когда ты двинулась по тому же пути, по которому пришла (с раскрытой теперь ладонью), солнце, до этого торжественно лежавшее на паркете гостиной и на плоском тигре