поскольку, как говорил псалмопевец, «с честным человеком ты покажешь себя честным» – и т. д. А для того, чтобы работа наша не прекратилась из-за недостатка необходимого материала, мы просим вашего отеческого покровительства послать нам гонцом Б. денег, для того чтобы мы имели в достатке пергамена, чернил, досок и других вещей, в которых мы нуждаемся, и чтобы мы больше не страдали здесь за ваш счет (упаси Господь!), но закончили обучение и вернулись домой с честью. Гонец также возьмет за обувь и чулки, которые вы должны отправить нам, а также за новости[108].

Причудливые творения орлеанских «сочинителей» (dictatores) часто обращаются к классическим или современным сюжетам в манере, напоминающей латинских поэтов того времени. Так, группа писем одного манускрипта[109] начинается с жалобы Души Творцу на постоянную борьбу с грубостью Тела; Творец призывает Тело исправиться, но оно отвечает, что ничего лучшего из-за его земного происхождения и непрочного материала от него ждать не придется. Падение Иерусалима в 1187 году в письме к Богоматери предвещает Невеста Христова – Церковь. Иов жалуется Фортуне на свое жалкое положение, а Фортуна отвечает, что склонна смирять гордых и возвышать смиренных поворотом своего колеса. Мясо и Рыба спорят по поводу своих притязаний на месяц апрель; Пигмеи просят у короля Испании помощи в борьбе с журавлями, и им обещают армию соколов; Нормандец просит друга о помощи в борьбе с огромной черепахой (testudo). Наконец, Адраст утешает Полиника, переживающего за судьбу Тидея; а с письмом отца, убеждающего своего сына взяться за ум и начать учиться, мы снова возвращаемся в класс.

Помимо специальных трактатов по риторике и сопровождающих их примеров, нельзя оставить без внимания письма лучших латинистов той эпохи, которые копировали и переписывали как образцы эпистолярного стиля в этот и последующие периоды. Это относится, в частности, к переписке Хильдеберта Лаварденского и Иоанна Солсберийского, а также к письмам, автором которых считают ученика Иоанна, Петра из Блуа, и которые все еще нуждаются в критическом анализе. Письма Хильдеберта даже заучивались в школах наизусть. Эти превосходные образцы латинского стиля не теряли своего значения вплоть до появления напыщенной манеры капуанских «сочинителей» XIII века, о которых с почтением отзывался много позже выдающийся канцлер Колюччо Салютати.

Ни одно руководство или сборник примеров не могли оставаться в употреблении долгое время – мода не стояла на месте, возникали новые обстоятельства, и знакомые имена и названия подвергались постоянному пересмотру. Тем не менее каждый «сочинитель» опирался на работу предшественника, что обеспечивало непрерывность традиции, адаптирующейся к конкретным месту и времени, но в то же время общей на протяжении всего Средневековья и во всех частях Европы. Развитие систематических трактатов достигает кульминации в XIII веке; более позднее время довольствовалось формулярами для конкретных канцелярий и авторскими сборниками писем.

Руководства по риторике не касались других видов прозаической композиции, таких как структура и стиль проповедей. Не то чтобы в XII веке недоставало проповедей, ведь от этого периода их сохранилось несколько сотен и еще несколько тысяч от следующего столетия, так что два тома истории французского общества были проиллюстрированы одними лишь проповедями этого времени. Не было недостатка и в обсуждении искусства проповеди, о чем свидетельствует краткий трактат Алана Лилльского. Но даже если их связь с риторической традицией была частичной, они ничего не добавляют к нашему знанию об общей интеллектуальной жизни того времени. Более того, по мере вступления в XIII век формальный стиль уступает место более популярному типу проповеди, полной историй и анекдотов, – но это до тех пор, пока Данте не выразит недовольство тем, что «теперь в церквах лишь на остроты падки да на ужимки»[110]. На этом этапе мы уже довольно далеко отошли от латыни и движемся в направлении народных языков. Единственное место пересечения проповедей и писем наблюдалось в вопросе копирования. Многие проповедники без зазрения совести присваивали чужие проповеди, а для ленивых или необразованных существовали целые сборники проповедей на весь церковный год, например популярный сборник под названием «Спи спокойно» (Dormi secure), который продлевал утренний сон священникам, не подготовившимся к ежедневной проповеди. Это собрание пережило много изданий и было перепечатано аж в 1612 году с титульным листом, на котором прославлялись его «необычайная богоугодность и многообразная польза».

Есть все же один вид заимствования, который одобрялся публичными ораторами во все времена, и это – анекдот. Истории или примеры (exempla), которыми украшали проповеди, включали в себя великое множество легенд, чудес и современных сказок, так что, помимо различной информации о нравах и обычаях того времени, они дают наиболее ценное представление о народной религии и суевериях. Весь этот материал собирался в удобные руководства для текущего использования. И хотя многие из них относятся к XIII веку, их предвосхитили восточные притчи из таких трудов, как «Учительная книга клирика» (Disciplina clericalis) Петра Альфонси и «Слово краткое» (Verbum abbreviatum) Петра Кантора, а известные собрания Жака де Витри и Цезария Гейстербахского относятся уже к началу нового века. И здесь мы снова не можем провести различие между ученостью и просторечием, между латынью и народными языками. Сборники историй составлялись и для королевских дворов, иногда – при них. Так, Гервасий Тильберийский начал свою литературную карьеру с «Книги курьезов» (Liber facetiarum) для сына Генриха II, молодого короля, а закончил трактатом «Императорские досуги» (Otia imperialia), предназначенным для того, чтобы император Оттон IV мог скоротать время. Восхитительное сочинение «Забавы придворных» (Courtiersʼ Trifles) Вальтера Мапа было поспешно записано при оживленном дворе Генриха II.

Упоминание Вальтера Мапа ведет нас обратно к риторике, хотя велик соблазн отойти от нее еще дальше и поговорить о примерах неформального повествования и популярных историях. Мап не только обладал широкой начитанностью и остроумием гуманиста, но и, как было недавно замечено, имел четкое представление о древнем различии между простым и витиеватым стилем, в зависимости от контекста повествования или выступления. То же понимание проявляется в работах его речистого современника, Гиральда Камбрийского, и даже у рассудительного Уильяма Мальмсберийского мы обращаем внимание на «вкрапления пурпура». Другие историки XII века тоже проявляют интерес к поэтической манере, зачастую напоминая Лукана. В целом же исторический стиль этой эпохи не равнодушен к литературной форме, которой так недостает объемным сборникам следующего столетия. Как наиболее яркий в плане изучения риторики период, XII век наложил отпечаток на большинство форм прозаического стиля.

Хотя верно то, что средневековых риторов действительно в большей степени интересовала структура письма, они, по крайней мере теоретически, признавали и поэтическую композицию. «Искусство сочинения» делилось на три вида: прозаическое,