Хильдеберт или святой Бернард. Критика Орео лишила святого Бернарда и Вальтера Мапа их ложных заслуг; исследования других ученых вернули нам утраченные имена Примаса и Архипииты.

Если обратиться непосредственно к античной составляющей поэзии XII века, мы найдем большое количество прямых подражаний римским образцам в эпоху, когда поэты-классики широко читались. Годфрид Винчестерский (ум. 1095) писал эпиграммы в стиле Марциала. Родульф Тортарий немного позже составил книгу «достопамятных деяний и изречений» на манер Валерия Максима. Метелл из Тегернзее, как мы видели, подражал Горацию. Вергилия, образца для сочинителей эпических поэм, часто копировали малые поэты, например анонимный пизанский хронист Майоркской экспедиции 1114 года:

Arma, rates, populum, vindictam celitus actam.

Битвы, мужей, корабли и небес свершенную кару.

Овидий повсюду имел подражателей. Поэзия этой эпохи полна классических реминисценций.

Наиболее полное восприятие духа и формы латинской поэзии просматривается у Хильдеберта, родившегося в Лавардене около 1055 года, епископа Ле-Мана в 1097–1125 годах и архиепископа Турского до кончины в 1133 или 1134 году. Этого самого знаменитого из поэтов своего века называли «божественным Хильдебертом», «превосходным стихотворцем», вторым Гомером. Разумеется, его сочинения вскоре стали путать с чужими, и только в 1882 году Орео внес порядок в массу приписываемых ему сочинений. По большей части его темы – обычные для того времени: эпитафии, эпиграммы, тайны богословия, назидательные трактаты, похвалы современникам. Более личные мотивы звучат в элегии «О своем изгнании», в которой он сожалеет о потере садов и богатства. И в конце концов он поворачивается от языческой Фортуны к христианскому Богу, господствующему надо всем:

Ille potens, mitis, tenor et concordia rerum,

Quidquid vult in me digerat, eius ero.

Он весь – мощь, весь – мягкость и лад, весь – строй и согласье,

Пусть, что хочет, вершит: я покоряюсь ему[116].

Христианское по своему характеру завершение элегии создает ощущение душевного равновесия, которое наводит на мысль о древних философах. Еще больше античный дух пронизывает две его поэмы о Риме – древнем и современном, – полные истинного чувства к Вечному городу, выраженного в стиле, который обеспечил ему место в латинской антологии и до сих пор кажется некоторым слишком «классическим», чтобы полностью принадлежать Хильдеберту. Осознавая важность нового папского Рима, который едва ли помнит свое более отдаленное прошлое, он пишет:

Vix scio quae fuerim, vix Romae Roma recordor.

Знаю едва, кем я был, хоть Рим я, но Рима не помню.

Хильдеберт все еще может воспеть славу старого Рима элегическим дистихом, который следует привести здесь полностью, как пример высочайшего уровня подражания античным образцам в XII веке:

Par tibi, Roma, nihil, cum sis prope tota ruina;

Quam magni fueris integra fracta doces.

Longa tuos fastus aetas destruxit, et arces

Caesaris et superum templa palude jacent.

Ille labor, labor ille ruit quem dirus Araxes

Et stantem tremuit et cecidisse dolet;

Quem gladii regum, quem provida cura senatus,

Quem superi rerum constituere caput;

Quem magis optavit cum crimine solus habere

Caesar, quam socius et pius esse socer,

Qui, crescens studiis tribus, hostes, crimen, amicos

Vi domuit, secuit legibus, emit ope;

In quem, dum fieret, vigilavit cura priorum:

Juvit opus pietas hospitis, unda, locus.

Materiem, fabros, expensas axis uterque

Misit, se muris obtulit ipse locus.

Expendere duces thesauros, fata favorem,

Artifices studium, totus et orbis opes.

Urbs cecidit de qua si quicquam dicere dignum

Moliar, hoc potero dicere: Roma fuit!

Non tamen annorum series, non flamma, nec ensis

Ad plenum potuit hoc abolere decus.

Cura hominum potuit tantam componere Roman

Quantam non potuit solvere cura deum.

Confer opes marmorque novum superumque favorem,

Artificum vigilent in nova facta manus,

Non tamen aut fieri par stanti machina muro,

Aut restaurari sola ruina potest.

Tantum restat adhuc, tantum ruit, ut neque pars stans

Aequari possit, diruta nec refici.

Hic superum formas superi mirantur et ipsi,

Et cupiunt fictis vultibus esse pares.

Non potuit natura deos hoc ore creare

Quo miranda deum signa creavit homo.

Vultus adest his numinibus, potiusque coluntur

Artificum studio quam deitate sua.

Urbs felix, si vel dominis urbs illa careret,

Vel dominis esset turpe carere fide![117]

Нет тебе равного, Рим; хотя ты почти и разрушен —

Но о величье былом ты и в разрухе гласишь.

Долгие годы твою низринули спесь, и твердыни

Цезаря, храмы богов ныне в болоте лежат.

Рухнула мощь, эта мощь, приводившая некогда в трепет

Грозный Аракс, что теперь горько о ней же скорбит.

Рим мечами царей, неусыпной заботой сената,

Волею вышних богов мира владыкою был;

Рим, над коим мечтал быть Цезарь единым владыкой,

Властолюбиво поправ дружбу и узы родства;

Рим, усилясь втройне, вражду, преступления, дружбу

Завоевал и пресек и, одаряя, обрел;

Рим, создаваясь, храним был твердо заботами знати,

Силой соседей своих, морем и местом своим.

Дерево, и мастера, и деньги с севера, с юга

Шли, и служило стеной самое место ему.

Щедрыми были к нему и вожди, и счастливые судьбы,

Каждый художник, весь мир Риму дары свои нес.

Град сокрушился, но в честь ему и великую славу

Только одно я хочу вымолвить: это был Рим!

Но ни годов череда, ни меч, ни пламя пожара

Не были в силах дотла славу его сокрушить.

Рим стараньем людей воздвигнут был столь величаво,

Что и старанье богов не сокрушило его.

Мрамор опять собери, и богатства милостью вышней

Нового пусть мастера будут стараться достичь.

Но не удастся создать никогда им подобной твердыни,

Даже развалин ее не восстановят они.

Столько осталось еще и рухнуло столько такого,

Что не сравнимо ни с чем и не воскреснет опять.

Здесь даже боги богов изваяниям сами дивятся

И походить на свои изображенья хотят.

Не в состоянье была дать богам такой облик природа,

В коем их дал человек на удивление всем.