Сквозь стеклянные стены офиса она видела припадки ярости, случавшиеся с отцом в кухне. С ее места все казалось ярким и захватывающим, будто она смотрела из безопасного укрытия на вспышки молний и грозовые тучи. Но она никогда не испытывала их действие на себе. Потому что он видел своих дочерей так мало времени, что старался сохранять с ними свое терпение.

Терпение. Она посмотрела на Габриэля, который испытывал ее терпение. Это было восхитительно. Будто ей хотелось биться головой о его грудь и получать от этого удовольствие.

– Я всего лишь сказала, что тебе следует помнить о тех, кто действует медленнее тебя. – И опять он, нахмурившись, подозрительно взглянул ей в лицо. Джоли добавила: – Не торопись.

Он продолжал хмуриться.

– Я умею не торопиться, когда это необходимо, Джоли, но…

– Просто поверь мне.

Он уставился на нее, а затем фыркнул со смешком:

– Забавно. Спасибо. Нет.

– Я немного разбираюсь в том, что касается кухни, – натянуто сказала Джоли.

Он моргнул.

– Я все время теряю нить разговора. Ладно. Кулинарное искусство. Создание чего-то прекрасного. – Его рука молниеносным движением смахнула с горелки сотейник с карамелью. – Pardon. Я знаю, что должен действовать медленнее, поверить тебе и дать тебе делать все самой, но сожженная карамель пахнет и вправду жутковато.

– И именно поэтому мы должны быть уверены, что непрофессионал не попытается делать карамель, одновременно думая о других вещах, – твердо сказала Джоли.

– Ну, тогда для тебя это будет тяжелым делом, потому что ты всегда думаешь по крайней мере еще об одной вещи.

Но с crème pâtissière[77]дела пошли лучше, сказал себе Габриэль. Было меньше споров. Ну вообще-то ему нравилось спорить, а если бы и Джоли не нравилось, то она, конечно, уже давно перестала бы. Но он стремился к чему-то еще более обольстительному, чем хороший спор.

К более роскошному.

Более соблазнительному.

К тому, что он ощущал, когда они смешивали ванильное молоко с золотистой карамельной массой, и его рука направляла ее руку. У нее на лице было счастье, когда он учил ее, как избегать комочков или когда она снимала пробу с густого золотистого крема. О, так вот почему он выбрал этот рецепт. Он напоминал ее. Что же делает с ним réligieuse с фисташковой карамелью?

– И наполни каждое пирожное точно как надо, – сказал он, становясь серьезным. Но в подергивающихся уголках его губ оставалась улыбка, когда он наконечником кондитерского мешка проделывал отверстие в основании трубочки из теста и выдавливал в нее крем.

Джоли подозрительно изучала его лицо.

– Ты уверен, что это я всегда начинаю думать о сексе?

– Я знал это! – воскликнул он самоуверенно. – Я знал, что твои мысли опять пойдут по этой дорожке! Non, mais…[78]Джоли, сконцентрируйся.

Она начала разглядывать противни с choux, готовыми к заполнению кремом.

– У тебя, должно быть, много терпения, – сказала она задумчиво. – Тебе предстоит заполнить этим сто трубочек.

Она уморит его. Он задохнулся, стараясь не смеяться, но все же рассмеялся так, что случайно облил всего себя чертовым кремом.

И теперь уже Джоли чуть не лопнула со смеху. Ей даже пришлось опуститься на пол, а ему пришлось вытянуть руку перед ней, чтобы не дать одному из его су-шефов столкнуться с таким неожиданным препятствием.

О боже, она великолепна! И делает его таким счастливым.

Габриэль поставил Джоли на ноги и почувствовал, как от возбуждения у него закружилась голова. Теперь все, что он мог сделать, – это не делать ничего. Он провел руками по ее рукам, обхватил ее щеки и низко пригнул голову.

– Теперь тебе придется слизать это с меня, – проворчал он, все еще смеясь.

Ее тоже душил смех, а глаза распахнулись и невольно метнулись вниз по его телу, а потом вверх.

Merde, он только что опять стал проклятым чудовищем. О чем, черт возьми, он думал? Ему хотелось объяснить ей, что он не имел в виду то, о чем она подумала. Конечно, если ей случайно понравилась эта мысль, то он действительно имел это в виду, и тогда… ладно, пришло время опять свалить на нее вину за все его грязные мысли.

– Крем, Джоли. Попытайся сосредоточиться.

– Я знаю, что мы говорим о креме, – безучастно сказала Джоли, и ее зрачки расширились так, что остался лишь узкий зеленый ободок. Она пальцем подцепила немного крема с его куртки и, попробовав на вкус, отправила в рот.

Putain, как соблазнительно. Он не мог понять, на самом ли деле она думала только о креме для пирожных. Существует довольно большая вероятность, что его мысли могут пуститься в особом сексуальном направлении гораздо быстрее, чем ее.

Перед его мысленным взором встали две картины. На одной Джоли слизывала теплый золотистый крем с его обнаженного тела. А на второй – ну, там было другое.

И теперь в безбожных мучениях он будет разрываться между этими картинами всю оставшуюся часть проклятого дня.

Джоли встряхнулась и несколько раз моргнула, а потом повернулась, чтобы сосредоточиться на choux.

– Лучше уж я закончу заполнять их.

Он не был уверен, что ей следует продолжать практиковаться в сжимании чего-то поблизости от него. Во всяком случае, не теперь, когда при каждом движении ее рука, казалось, сжимает какую-то часть его тела – сердце, заднюю часть шеи, чл… мужское достоинство. Но как же чертовски приятно было бы ощущать, как маленькая рука разминает его напряженную поясницу, которая все еще побаливает после чрезмерной утренней тренировки.

С другой стороны, он должен учить ее готовить десерты. Это было указано в контракте, который он должен выполнять. Габриэль вздохнул, положил локти на стойку, чтобы никому не мешать, и кивнул.

– Продолжай. – Но не смог подавить медленную усмешку и подмигнул. – Я научу тебя всем приемам, какие только знаю.

К тому времени, когда Джоли закончила наполнять пирожные кремом и покрывать их глазурью, от напряжения закусывая то губу, то кончик языка, Габриэль уже ощущал себя расплавленной горячей массой воображаемого удовольствия, и все, что он мог делать, это прятать лицо в ладонях и стонать.

Но потому, что он мог делать всякие невозможные вещи и иногда, правда очень редко, даже сдерживать себя, то протянул руки, чтобы помочь Джоли развязать фартук.

Она убрала с покрасневшего лица выбившиеся пряди волос и тяжело вздохнула.