Наконец показалась Кацура.

– Наш первый настоящий шлюз, – сказал Паулус.

Перевозчики разбудили пассажиров незадолго до того, как фарватер начал закрываться позади судов, стоявших неподвижно на единственном языке мглы, остававшемся жидким, в то время как остальной туман вдали обращался в пар. Прямо впереди путешественников ждало небытие других туманов: шлюз. Перевозчики подвели суда вплотную друг к другу, фарватер сужался, и очень скоро баржи сгрудились на последнем озерке жидкости. Ни звука, ни движения; туманы свивались, уходя внутрь себя, время остановилось, и все затаили дыхание. Не было ни одного уроженца этого мира, который бы не знал, что шлюзы Кацуры таят опасность, и хотя такого не случалось уже пять веков, но неосторожный маневр во время причаливания мог выбросить баржи, перевозчиков и путешественников в пустоту, откуда никто не возвращается.

Через довольно долгое время перевозчики расслабились, и в то же время до слуха донесся гул, а туманы начали рассеиваться, открывая далеко внизу большой город, залитый светом. Баржи медленно спустились к Кацуре, следуя вертикальной траектории, которой шлюз и был обязан своим названием Колодца Туманов – колодца в полмили глубиной, по которому ежедневно проходила в обоих направлениях сотня, а то и две судов с паломниками. Была середина дня, и ноябрьское солнце сияло над серыми крышами. Прекрасный мягкий снег, который покрывает провинцию к концу года, то есть к первым числам апреля, еще не выпал; сливовые деревья и клены пламенели всеми осенними расцветками, из-за чего увиденная сверху Кацура походила на пожар; огромные гинкго добавляли свои янтарные вкрапления блуждающих огней, словно замороженных прямо в полете. Дальше расстилался пейзаж из деревьев в дымке и разбросанных одиноких деревень, но главным были парообразные горы, вплотную подступавшие к городу. Они нависали над заснеженными пиками, идущими по периметру, и создавали столь мощный ансамбль рельефов, что Кацура, казалось, плыла по ним, как спасшийся при кораблекрушении. Когда взгляд возвращался к городу, тот представал тверже и неколебимее скалы, потому что туманы силой контраста придавали ему крепость, какой никогда не могла бы предложить твердая земля. По мере спуска горы становились все больше, вбирая в себя такую силу, что она могла бы показаться угрожающей, если бы не их красота и гармоничность сочетания со всей картиной.

Наконец они увидели, как появились понтоны. Причал располагался почти на границе города, открывая новый вид на него, который тоже вызывал головокружение, потому что нет ничего восхитительнее, чем лавина деревянных домов в переплетении самых прекрасных деревьев этого мира. Они обегали дома, складываясь в беспорядочный узор – такой же, показалось Петрусу, как у диких трав в фарватере, а потому его первая встреча с Кацурой тоже прошла под знаком письмен, ждущих, чтобы их разгадали.

Дом Совета Туманов в центре города и удивительного сада притягивал взгляд своими поразительными пропорциями. Почти не бывает величественных зданий, облик которых не отражал бы сущность того, чем они являются – местом чествования или власти, – и их вид призван подчеркивать отличие от обычных домов. Но это здание, раскинувшее свои невысокие флигели и скрытые дворики в синкопированном ритме, сохраняя негромкую сдержанность, сумело стать сердцем мира. Конечно, там были и тенистые патио, и лепет воды в фонтане вокруг камня с птицей, и сумеречная прохладная комната, откуда Глава Совета наблюдал за луной, и многое-многое другое в бесконечности лабиринтов этого высокого дома, который растворял очевидность власти в волнах смирения. С того места, где они оказались, путешественники видели все это, и все остальные видели так же – замысел основателей Кацуры в том и заключался, что сначала ее открывали для себя с высоты, потом рассматривали снизу, прежде чем отказаться от обеих перспектив ради третьей, которая вела к медитации.

Высадка началась, и Петрус, зажав одежду под лапой, скрупулезно следовал указаниям перевозчика. Кацура очаровала его, и воздух, который он вдыхал, казался ему более терпким, чем в любом другом месте. Ступив на твердую землю, они распрощались со своими попутчиками.

– Удачи, – попрощался Паулус с кабанчиком, как раз когда тот снова стал золотоволосым ангелом, – пусть твои устремления будут мудрыми.

Но эльфенок смотрел на Петруса.

– У меня предчувствие, что мы с тобой еще увидимся, – сказал он ему.

Семейство эльфов-вепрей развернулось и неторопливо двинулось прочь, но Петрус почувствовал, как его коснулось нечто леденящее, природу чего он не мог определить.

– Ну и каков теперь план? – спросил Маркус.

– Мы идем в библиотеку, – сказал Паулус.

– И речи быть не может, – возразил Петрус, – я хочу сначала найти кров, постирать одежду и немного подкрепиться.

– Подкрепиться? – съязвил Паулус. – Ты хотел сказать, обожраться? Исключено. Сначала ты передашь приветствие от дома Диких Трав. Я не хочу, чтобы ты отправился набивать себе брюхо, не выполнив своего долга.

– Моего долга? – спросил Петрус. – Какого еще долга?

– Ага, – сказал Маркус, – ты прав, разве мы что-то должны за тысячелетний чай?

– Ты полагаешь, что немытая белка лучший посол, чтобы передать приветствия? – воспротивился Петрус.

Но Паулус уже двинулся в путь, за ним Маркус, а следом и тяжело вздыхающий Петрус с затекшей лапой.

Но его мучения оказались недолгими. Потребовалось не больше десяти минут, чтобы добраться до первых зданий и путаницы улочек, ведущих к дому Совета. Что за чудо этот город! – говорили друг другу трое друзей, ступая лапами по теплой гладкой мостовой и глядя на величественные деревья вдоль тенистой улицы и красивые дома, входы в которые скрывали бамбуковые шторы, одновременно прозрачные и защищающие от посторонних взглядов. Вдоль галерей бежали небольшие садики из мха, и их сдержанность рождала ощущение глубины, которую Петрус в какой-то момент отнес на счет отличительной детали, выбранной каждым жилищем в качестве украшения: тут – матовый камень с углублением для дождевой воды, там – спадающие водопадом ветви нандины[27], чуть дальше клен перекликался с азалией. Повсюду вокруг нависали огромные горы мглы, и стоило лишь поднять голову, чтобы увидеть колеблющиеся гребни, а бывало, они возникали прямо впереди, в просвете улицы, ведущей в пустоту. Иногда группа деревьев исчезала под туманной лавиной, а потом снова появлялась на глаза, пока поглотившая их газообразная масса, более плотная и внушительная, чем айсберг, рассеивалась или двигалась на поиски другой растительности. В домах же, напротив, время от времени исчезал только один залитый солнцем скат крыши, или таинственная галерея, или дверь с подвешенным горшочком фиалок – во имя сохранения равновесия туманов, которое требовало, чтобы строения эльфов оставались видимыми.

К тому моменту, когда они оказались у дома Совета, Петрус уже забыл и про досаду, и про голод. Перед высоким зданием простирался большой прямоугольный двор, засаженный сотнями сливовых деревьев, с аллеями, посыпанными светлым песком; вокруг пенился тонкий мох, затухающий, как волна, ближе к пределам участка, так что границы сада казались размытыми и подвижными, а само место, несмотря на свою таинственность, – открытым для течений этого мира.