Какое-то мгновение они молча разглядывали море сливовых деревьев.

– Представляете, каково здесь, когда они цветут, – пробормотал Паулус.

Множество эльфов бродило по аллеям, любуясь деревьями. Завтра наступит зима, но в этот ноябрьский день мягкий воздух рождал ощущение, что осень никогда не кончится и эта непреходящая томность, этот бесконечный теплый свет послужат вечным напоминанием, что нельзя забывать любить. О, как мне хочется любить! – думал Петрус, поглаживая лапкой бахрому упругой мшистой волны. О, как мила жизнь! – молча вторили ему Маркус и Паулус, улыбаясь в пустоту. О, прекрасная осень! О, любовь! – шептали эльфы в аллеях. И это послание, рожденное деревьями и сменой времен года, устремлялось вдаль, возносясь над домом Совета, над городом и над горами, было главным, на чем держалось единство мира.

Они могли бы долго оставаться там, охваченные теплотой и грезой любви, но к ним уже шел эльф-заяц.

– Нас предупредили о вашем приходе, – сказал он, становясь перед ними.

Трое друзей поклонились, а Паулус и Маркус обратились в людей.

– Будьте любезны следовать за мной, – сказал эльф, – я провожу вас в библиотеку.

Заметив, что именно Петрус держит под лапкой, он спросил его:

– Что-то не в порядке с вашей одеждой?

Белка, чей образ вынужден был сохранять Петрус, покраснела до кончиков ушей.

– Она очень некстати… гм… запачкалась во время переправы, – пролепетал он.

Эльф-заяц казался удивленным, но не стал вдаваться в дальнейшие расспросы.

– Идемте, – пригласил он, и они пошли за ним по центральной аллее, ведущей в дом Совета.

Входом в здание служил гигантский портал, укрепленный двумя высокими круглыми столбами. От этих колонн из мертвых деревьев, живших в незапамятные годы, исходила поразительная мощь, и, ступив на порог, друзья приложили к ним ладони. Поверхность была шероховатой, изъеденной прошедшими веками, по ней пробегали нестройные басовитые звуки. По ту сторону портала деревянная галерея шла вокруг другого прямоугольного двора, меньшего размера, но тоже засаженного сливовыми деревьями и покрытого тем же свежим мхом. Напротив входа и по бокам галерею разделяли три большие распахнутые двери.

– Северная дверь ведет к залу высшей палаты и помещениям Главы Совета, западная – во внутренние сады, а восточная – вход в библиотеку, – сообщил их провожатый. – Внутренними садами я называю те, где можно прогуливаться, а есть еще и те, на которые можно смотреть изнутри здания.

Они свернули направо, и, пробираясь среди множества эльфов, двинулись вдоль деревянных перегородок, увешанных большими шелковыми полотнищами с изображениями эмблем и девиза Совета. Под выписанными тушью заснеженными пиками в тумане виднелись письмена Буду хранить всегда, начертанные рукой каждого из вождей с зари эльфийских времен. Петрус на мгновение задержался у одной из каллиграфических надписей. Нет, это не обман зрения: ее изгибы слагались в единую линию, так что глаз постоянно переходил от нежных округлостей к графичности единственного росчерка кисти. Эльф-заяц тоже остановился.

– Говорят, она была сделана рукой того, кто видел рождение моста, – сказал он.

Он хотел добавить еще что-то, но его прервало движение у северной двери, откуда вышла группа эльфов, и все остальные отступили к стенам, освобождая им проход. Группа двинулась налево, в направлении нашей четверки.

Во главе шли два эльфа-зайца. Они, без сомнения, были претендентами на высший пост, потому что за каждым из них следовали еще несколько зайцев, а также импозантные вепри. Эльфы из эскорта отличались величавой осанкой, присущей высшим эльфийским домам, серьезностью, которую еще больше подчеркивал их взгляд, и манерой двигаться, в которой сквозило совершенство, но, как бы впечатляюще они ни выглядели, ни один из них и сравниться не мог с двумя зайцами, возглавляющими процессию. Обычный эльф сам перемещается по миру, подумал Петрус, а к движению этих приспосабливается вселенная. На ходу они быстро сменяли свои ипостаси, и сходство их животных поражало. Мех зайцев напоминал горностая, затем они оборачивались в белоснежных коней, по шкуре которых пробегали золотистые искры. Мускулы под кожей заставляли ее ходить бархатными волнами, которые в какие-то моменты начинали переливаться, словно холмистый пейзаж вдали. В другой миг шкура становилась чистейшим шелковистым снегом, и можно было и впрямь поверить, что они кровные братья.

Все менялось, когда они принимали человеческий облик. У более высокого была густая белая шевелюра, несмотря на его возраст (лет триста максимум), серые грозовые глаза с отсветами бури, бронзовое лицо с мраморными чертами, нос с горбинкой, высоко раскинутые дуги бровей, четкие скулы. Из-за этого лица, высеченного из твердого камня, он казался одновременно и молодым и старым. У него были небрежные, но гордые манеры и летящая выверенная походка, которая свидетельствовала о силе воли – такой эльф может нести на своих плечах туманы, подумал Петрус. Он перевел взгляд на другого эльфа и почувствовал, что сердце готово выпрыгнуть из груди. О, любовь! Нет более прекрасного создания в этой жизни! – подумал он. Завораживала волна медных волос, сверкание ледниковых глаз и сияние молочной кожи, слагавшиеся в картину, которая вызывала озноб и желание. Невозможно оторваться от его глаз хрустальной чистоты и огневого жара, их сдвоенная сила пугала и согревала. В отличие от своего конкурента он был вызывающе молод, и Петрус, ослепленный тем, что такая красота и мощь могли сосредоточиться в одном существе, подумал, что он наверняка глава садовников Совета. Фарфором своей кожи он напоминал эльфенка с баржи, но ступал с кошачьей уверенностью, гибкостью хищника, рожденного для битвы. По правде говоря, в нем было нечто воинственное, удивительное в эльфе, посвятившем себя высокому садоводству, и мало-помалу первоначальное ослепление отступило, и в Петрусе зародилось то же ощущение опасности, что и при встрече с кабаненком. Группа поравнялась с ними, и его взгляд привлек один из вепрей свиты. Радость изливалась из него бурлящим потоком, как стремительные волны молодости, более мудрые, чем древние реки, и глубина его серебристого взгляда смутила Петруса едва ли не более, чем аура власти, окружающая двух зайцев.

Так произошла первая встреча Петруса с тем, кому предстояло вскоре стать самым великим Стражем Храма, какого только знали туманы, а через сто двадцать лет – отцом необычайного ребенка, которому дадут имя Клара. В этот момент вепрь и заяц с грозовыми зрачками быстро переглянулись, что свидетельствовало о давней дружбе. Потом они прошли мимо четверки и исчезли за порталом. Еще мгновение оставшиеся в галерее перешептывались между собой, затем вернулись к своим делам.

– Какое потрясение, – промолвил Паулус.

– Вам повезло увидеть их, – сказал гид, – это был последний совет перед началом избирательной кампании, теперь каждый из них вернется в свой феод.

Его лоб прочертила морщинка озабоченности.

– Никогда еще не было таких напряженных выборов, – сказал он.