– А кто ваш чемпион? – спросил Маркус.

– Чемпион? – повторил тот. – Так вы за сад? Его сподвижники используют это слово.

– Я этого не знал, – сказал Маркус. – Мы сами из Сумеречного Бора и не очень в курсе того, что здесь происходит.

– Заявления о намерениях начнут распространять еще не завтра, это верно, – сказал заяц. – Вы лучше поймете, в чем заключается противостояние, когда прочтете. Что до меня, служащего библиотеке уже пять веков, то я знаю, кто мой кандидат.

– Значит, это Кацура против Рёана, библиотека против сада? – спросил Паулус.

– Какого сада, вот в чем вопрос, – сказал их провожатый. – Не все то золото, что блестит, и то, что блестит, не годится в хранители.

– Наверно, вы обеспокоены ослаблением туманов? – спросил Петрус, вспомнив, что говорил кабаненок.

– И что, из-за этого беспокойства нам теперь менять свой образ жизни? – возразил заяц. – Мы не воинственный вид, и наши вожди не должны быть воителями.

– А чемпион сада воин? – удивился Петрус.

– Лучший из нас всех, – ответил провожатый. Он потер лоб. – Но главное, что война в его разуме и духе.

– Любопытно увидеть, на что похожи его сады, – сказал Петрус.

– Вы увидите их образец в библиотеке, – ответил провожатый. – И возможно, подумаете, что безупречность не всегда лучший союзник сердца.

Знаком он предложил им войти и следом за ними переступил порог зала.

Он простирался на три тысячи квадратных футов, огромные проемы выходили во внутренние сады. Бамбуковые шторы были опущены на разную высоту в зависимости от того, хотелось ли посетителю медитировать на полу или читать за столиками, расположенными под невидимыми стеллажами, потому что в центре зала свитки и тома висели в воздухе, разложенные на нематериальных подпорах.

– Стен нет, – заметил Петрус, – только окна и книги.

– И читатели, – улыбнулся заяц.

И тогда он понял, зачем пришел сюда.

Дикие травы в снегу

Два ноябрьских ребенка

Книга битв

Хранить

Заявления о намерениях кандидатов были распространены по всей территории туманов за сто дней до голосования, в котором принимали участие все эльфы старше ста лет. После этого в провинциях прошли ассамблеи, на которых обсуждались предлагаемые программы. В день выборов Нандзэн подсчитывал голоса, и Страж Храма отправлялся в Кацуру сообщить результаты.

Договоримся, что будем называть наших претендентов соответственно советником и садовником, и позвольте сказать несколько слов о намерениях каждого из них.

Послание советника оказалось замечательным, поскольку было написано в стиле диких трав, с мелодикой ритма, который отзывался в каждом сердце. Сурова и холодна была внешность эльфа-зайца, встреченного в Кацуре, но приветливыми и пылкими его речь и обращение.

Буду хранить всегда, написал он в заключение своего послания. Более неожиданно бы звучала фраза, которая предшествовала девизу: чем старее наш мир, тем сильнее в нем жажда поэзии. Когда это в заявлении о намерениях главы можно было прочесть слово поэзия? Оставлю этот вопрос историкам, а пока что меня радует подобная дань уважения духу детства.

Власть

А вот послание садовника не несло ни малейшего отпечатка блистательности его личности. Оно было настолько же лишено сердца, насколько он казался вылепленным самой любовью, и настолько же уныло сухим, насколько он выглядел дерзновенно юным. Следует порадоваться прямолинейности его изложения, особенно если учесть, как велик в этом эльфе дар убеждать взглядом и жестом, поскольку именно его прямолинейность и стоила ему поражения как на этих выборах, так и на следующих, доказав тем самым, что туманы еще не готовы поступиться своей многотысячелетней душой.

Эльфы менее, чем люди, склонны действовать под влиянием страха, ибо традиции у них не противопоставлены прогрессу, а движение – стабильности. Когда садовник писал: я буду защитником незыблемости нашей культуры от угроз нового времени, он не мог убедить существ, привыкших мыслить не линейно, а расходящимися кругами. Многие даже подозревали, что претендентом движет – хотя сам он мог этого и не осознавать – та сила, которая скорее разрушает, нежели сохраняет, и называют ее стремлением к власти.

Однако он был прав в одном, что и обеспечит ему вскоре достаточно сторонников, чтобы собрать армию: туманы истощались, и становилось все труднее и труднее связывать воедино проходы этого мира.

Я пришел сюда читать, таково послание, подумал Петрус, которому двумя днями раньше показалось бы странным, что могут существовать послания, рассеянные по миру.

– А теперь мне пора уходить, – их провожатый откланялся, – сейчас появится тот, кто вами займется.

Трое друзей постояли некоторое время на месте, но поскольку никто не появился, они подошли к большим проемам, чтобы полюбоваться садом.

Это сокровище насчитывало много тысяч лет, и с течением времени оно становилось все прекраснее последовательными усилиями садовников Совета, элитой, к которой в туманах относились с особым почтением, потому что каждый из них прошел бесконечное обучение, постоянно поддерживал связь с деревьями, а его искусство слагалось из наследия веков. Именно это эльфы считают жизненно важным и именно этому посвящают себя, ухаживая за своими садами и благоговея перед своими деревьями. Внутренний сад Совета устилал ковер мха, бархат которого покрывал корни стволов столь древних, что сами корни образовали на поверхности земли миниатюрный пейзаж из холмов и долин. Стояла запоздалая осень, и клены пламенели; на переднем плане вдоль здания шла песчаная полоса, исчерченная завитками, передававшими свои волны саду; дальше начинался океан зелени. Виднелось несколько уже опавших азалий, рядом – нандины с гроздьями красных ягод, и повсюду ели: их подстригали на протяжении веков, чтобы придать единственно верную форму – ту главную форму их существа, что сокрыта внутри и требует от садовника слушать, что нашептывает само дерево, ведь ветры и грозы говорят только с его корой. Они походили на деревья Сумеречного Бора, но извивы черных ветвей на своих кончиках рождали головки иголок, которые благодаря искусству садовников превратились в изящные ресницы, и кокетливое стаккато перемигиваний на сухих ветвях было гимном чистоте линий и изяществу, стоило только глянуть на ажурные крылья, устремляющиеся из обнаженной жесткости стволов и образующие в воздухе фигуры настолько графичные, что Петрус в третий раз за два дня спросил себя, не нашептывает ли ему вселенная стихи.