– И вот этой херне вас учат в школе?

На следующий день отец сам отвез меня в школу и потребовал встречи с директором, мистером Бруксом. Я ждал в приемной и слышал, как он орет за дверью:

– Я отправлял сына в школу не для того, чтобы его учили крутить задом! Он мужчина!

Больше меня никогда не заставляли танцевать «Хоки-поки».

Если я делал что-то немужественное в присутствии отца или дядей, меня называли девчонкой. Это было унизительно. Меня науськивали ненавидеть все, что связано с женственностью. Этот урок я усвоил слишком хорошо.

Гилберт-младший рос без отца, пока тот сидел за решеткой, и шансов вырасти другим у него не было. Как и я, он встал на тот же путь, который для него проложил его батя. Он мотался между колониями для несовершеннолетних, гимназиями для мальчиков и исправительными учреждениями. Когда ему было лет десять, его отправили в гимназию для мальчиков в Палм-Спрингс. Мы с моим старым другом Ноланом Уорнером решили его проведать. Когда мы приехали, нам сказали, что Гилберт смылся, и никто не знает, где он.

По пути обратно в Лос-Анджелес я увидел, как из кустов на обочине выпрыгивает какой-то пацан. Это мог быть кто угодно, но это оказался Гилберт. Очередная шутка Господа. Я остановился и позвал его по имени. Он был в шоке, увидев меня.

– Дэнни, я просто хотел попутешествовать автостопом. Что ты здесь делаешь?

– За тобой приехал.

Я знал, что гимназия для мальчиков не лучшее место для Гилберта. Ему нужна была не только система, но и любовь семьи. Он нуждался во мне. Я мог бы стать для него отцовской фигурой, какой для меня был его отец. Может, у меня бы получилось наставить его на другой путь.

– Что ты творишь? – спросил Нолан. – Мы не повезем его обратно в Палм-Спрингс?

– Нет. Он поедет домой со мной.

Сто двадцать миль до дома мы с Гилбертом проехали на моем байке. Он сидел позади меня, шлема на нем не было, но и копы тогда жестили насчет безопасности не так, как сейчас. Нолан ехал впереди, а я чувствовал руки Гилберта на своей спине и думал, что ему сейчас столько же, сколько было мне, когда я начал вляпываться в первые неприятности.

Впервые меня замели не за драку и даже не за наркоту. Меня арестовали, потому что мы с Томми Провинцио выпустили всех коров с молочного завода Роджера Джесеппа. Мы прогуливались вечером и услышали жалобное мычание. Нам показалось, что коровы страдают взаперти, так что мы перелезли через забор, открыли ворота и выпустили их. Они, словно только этого и ожидая, разбежались по всей Пакоиме. Несколько часов коровы наверняка чувствовали себя как в раю.

Так как молокозаводы находятся под юрисдикцией управления по контролю за продуктами питания и лекарствами, к делу тут же подключились федералы. Нас с Томми быстро поймали – мы по уши измазались в коровьем дерьме. Было сложно доказать, что мы ни при чём.

К десятому классу меня уже успели исключить из школ в Поли, Сан-Вэлли, Монро, Ван-Найса и Северного Голливуда. Ни одна школа в Долине понятия не имела, что со мной делать. Никто не хотел со мной разбираться, особенно после одного пятничного вечера, когда я зашел в забегаловку «У Джеймса» с другом по имени Фредди Ти и двумя девчонками. Мы как раз шли к барной стойке, чтобы сделать заказ, когда до нас докопались двое белых пацанов. Мы вчетвером начали отступать на парковку. Я был не в лучшей форме и мертвецки пьян. Обычно мне плевать, как хорошо дерется мой соперник – я все равно лучше. Но когда ты еле стоишь на ногах из-за алкашки, а на тебя нападает тренированный парень (а тот «снежок» был как раз из таких), на победу нет шансов. В итоге меня оттолкали обратно к машине. Одна из девчонок открыла дверь, я упал на сиденье и потянулся за бутылкой с вином.

Гилберт научил меня одному приему: когда тебя хватают, надо надавить сопернику пальцем на глаз или укусить его в шею. Он подумает, что ты псих, а с сумасшедшим никто не хочет драться.

Так я и сделал: разбил бутылку о голову того парня и воткнул бутылочное горлышко ему в шею. Он начал орать, а мы прыгнули обратно в машину и смотались.

Я добрался до родительского дома, разделся, скинул одежду в кучу и лег спать. Тогда на мне были клетчатые хаки, серо-желтая футболка и бело-желтый жилет. Я запомнил, потому что все эти шмотки были заляпаны кровью и превратились в улики. Успел поспать минут двадцать, когда в мою комнату ворвались четверо копов с пушками наперевес.

– Подъем, Трехо.

Комната кружилась у меня перед глазами – я до сих пор был пьян.

– Одевайся.

Я подошел к шкафу, но легавый указал на кучу рядом с кроватью и приказал:

– Вот это надевай.

Меня заковали в наручники и привезли в окружной суд Лос-Анджелеса в кровавых шмотках.

Несколько недель спустя я сидел в суде со своим адвокатом. В зал вошли двое белых пацанов в морской форме. Я посмотрел на судью – старичка, который явно застал дело «Сонной лагуны»[41] и «Зутерских беспорядков»[42] и вряд ли симпатизировал мексиканцам. У пацана, с которым я подрался, половину лица закрывала повязка. Дело пахло керосином.

Меня признали виновным в нанесении увечий и приговорили к отбыванию наказания в природоохранном лагере.

Я хорошо знал путь, на который встал Гилберт-младший, и потому хотел направить его в другое русло. Так я и сделал.

Глава 12. Бог любит троицу, 1975

Когда я привез Гилберта-младшего к себе домой, моя тогдашняя подружка тут же в него влюбилась.

Мы с Джоан встречались около семи месяцев. Я встретил ее благодаря доктору Дорру и Биллу Беку. Как-то я мимоходом услышал, как один из консультантов реабилитационного центра уговаривает молодую девушку дать показания против своего офицера по условно-досрочному. Я тут же развесил уши. Оказалось, продажный офицер Джоан использовал своих подопечных для торговли героином, ее саму арестовали с серьезным дозняком и обвинили в незаконном сбыте.

Я отвел Джоан в сторонку и спросил, что происходит.

– Они хотят, чтобы я дала показания против офицера.

– Ладно, делай, что должна, но знай – если дашь показания, станешь стукачкой.

Она меня не поняла.

– Но если не скажу, то попаду за решетку.

– Ты можешь попасть туда в любом случае, но, когда окажешься внутри