Дэвида так хреново повлияли на меня, потому что наглядно показали: даже если запереть женщину в доме и забрать у нее ключи от машины, как делал мой отец, она все равно добьется своего. В то время я не понимал, что глупо обвинять в этом мать, ведь она жила, как прислуга при тиране. У меня ушли годы на то, чтобы это осознать, но тогда я ушел в режим самозащиты, и каждая женщина на моем пути платила за детскую обиду.

Последняя соломинка сломалась в Дебби, когда у нас остановилась ее подружка-наркоманка. Однажды ночью мы с ней смотрели телевизор и переспали. Я поступил ужасно, измена впервые произошла под нашей общей крышей.

Подружке стало стыдно, и она обо всем рассказала Дебби. Она только недавно пришла в программу реабилитации, поэтому, видимо, еще не дошла до этапа «не нужно заглаживать вину перед тем, кого это может травмировать».

Дебби была сломлена. Она собрала вещи, пока меня не было дома, переехала к родителям, и все закончилось. В тот вечер я вернулся в полупустой дом. Я открыл комод, где она хранила рисунки с нами. Именно тогда я по-настоящему понял, какой невероятной она была, и что сам я вел себя как мудак. Ни до, ни после никто не любил меня так преданно, как Дебби. Она никогда не злилась на меня, в ней не было жажды конфликта. Когда Дебби видела меня, ее глаза загорались, она смеялась. А я взял и растоптал ее невинную любовь. Я понял, что, изменив ей под нашей общей крышей, поступил точно так же, как моя мать. Я каждый день молился, чтобы Бог помог Дебби найти кого-то лучше, кто подарит ей любовь, которой она заслуживает.

Больше я ее не видел.

Глава 11. Имя Трехо, 1975

Я разрушал свою личную жизнь, но для всех остальных оставался решалой. Поэтому именно мне позвонил один из кузенов, когда Гилберт завалился на задний двор дома моих родителей с какой-то голой девицей.

Если ты ходишь голым по двору в Беверли-Хиллз или на пляже в Сан-Тропе, то ты загораешь. Но если ты щеголяешь в чем мать родила на заднем дворе в Пакоиме, то ты просто гуляешь голышом. Приехав домой, я увидел Гилберта и девчонку – голожопых и под жестким кайфом. Я попытался вернуть Гилберта с небес на землю.

– Слушай, Гилберт, давай я отвезу тебя на детокс в «Дом милосердия».

«Дом милосердия» стал первым реабилитационным центром в Сан-Фернандо, основал его Билл Бек, который первым начал оказывать наркоманам медицинскую помощь.

– Ты нарушаешь условия своего освобождения и если не слезешь с дури…

Тут в разговор влезла девчонка. До этого она молча сидела с сиськами наружу, скрипела зубами и почесывала задницу, а тут внезапно ожила:

– А женщин они принимают?

– Тише-тише, – я приложил пальцы к губам. – Я разговариваю с дядей. Помолчи, – я снова повернулся к Гилберту. – Если тебя запалят, то вызовут копов. У тебя возьмут анализы и…

Девчонка снова попыталась влезть в разговор, и тут уж я огрызнулся:

– Заткнись! Я говорю с дядей. Ему нужна реабилитация, иначе офицер по досрочному опять его загребет.

– Гилберт, оденься, мать твою, и принеси бабе полотенце. Нам надо идти.

– Хрен знает, – пробормотал он. – Газировку хочу.

Гребаная газировка.

Гилберт вернулся, сжимая в одной руке банку лимонада, а в другой – свои яйца.

– Гилберт, в «Доме милосердия» для тебя найдется место, но надо действовать сейчас. Готов ехать?

– Не-не, в жопу. Не хочу никуда.

– Я хочу! – встряла та телка. – Возьмешь меня?

Она хоть и была под кайфом, но говорила серьезно. Это застало меня врасплох.

Тут задумался и Гилберт. Ситуация была так себе, но я дипломатично ответил:

– Поедем все вместе.

– Ну, если она в деле, то и я тоже, – решился Гилберт.

Я нашел им обоим одежду и отвез в «Дом милосердия». На следующий день Гилберт сбежал оттуда с какой-то супергангстершей по имени Рэйчел Сильвас. Они провернули несколько ограблений, из-за которых Гилберт опять угодил за решетку. Рэйчел какое-то время была в бегах, но теперь живет неплохой жизнью. А вот голая девка с заднего двора прижилась в «Доме», и я потом несколько лет постоянно видел ее на собраниях. Она всегда была трезвой, помогала женщинам-новичкам бросить плохие привычки, и дела у нее шли неплохо.

У меня не получилось вытащить Гилберта, и в итоге он попал в «Фолсом». В то время эта тюрьма была королевой в Калифорнии. Именно в то время у сына моего дяди, Гилберта-младшего, начались серьезные проблемы. Отец мотал срок, а мать просто не могла совладать с сыном.

В шесть лет его загребли в первый раз, когда он вломился в кабинет стоматолога и украл оттуда все золото. Помню, как увидел в его комнате золотые зубы и стоматологическое оборудование и не мог понять, где он все это достал. Даже я со своим воровским прошлым не мог поверить, что такой юнец мог провернуть ограбление. Оказалось, мог.

Я хорошо знал этот порочный круг. И я, и его отец не раз в нем застревали. Остальные мои дяди и кузены тоже оказались в ловушке деструктивного мачизма[40]. Мы носили имя Трехо и волей-неволей ему соответствовали.

Когда мне было четыре или пять, мои тетушки и кузены обожали меня. Они обращались со мной, как с куклой, наряжали, красили и заплетали волосы. Мы были всего лишь детьми, и все это казалось нам невинными шалостями.

Однажды в комнату девочек зашел дядя Руди, увидел меня в платье и чуть с ума не сошел.

– Какого хрена вы творите?! – накинулся он на моих тетушек, а потом с крайним отвращением принялся оттирать мне лицо от косметики. Для него, как для настоящего мексиканца, это было худшим кошмаром.

– Господи, спаси!

Он развернулся, чтобы уйти, но на полпути остановился и бросил нам через плечо:

– Умойте его от этого дерьма!

Мы, Трехо, должны были оставаться мужественными в любой ситуации, все время. Однажды в начальной школе «Элизиан Хайтс» учителя собрали всех учеников на общий танец «Хоки-поки». Уже тогда я был настолько пропитан мачизмом отца и его братьев, что отказался участвовать. За это меня отправили домой. Когда отец вернулся с работы, мать рассказала о проблемах в школе. Отец потребовал рассказать, что я натворил, и я честно ответил, что не захотел танцевать «Хоки-поки». Он не понял, о чем я, пока я не показал ему движения.

– Правое бедро вверх, правое бедро вниз…

Тут отец вскочил с