— Чжэн Лихуэй и Мао Вэй, ученики Мин Цая, сами обсуждали убийство. Я просто рядом сидел и всё слышал. Чжэн сказал, что эту ничем не примечательную девицу красавицей провозгласили специально, чтобы угодить Чжао Гуйчжэню. И вот, мол, к чему это привело. А Мао Вэй добавил, что сама девица, после того, как была выбрана красавицей, совсем зазналась: с его сестрой, Мао Лисинь, она раньше дружила, а теперь нос от неё воротить начала. Как же, красавица! Однако после того, как Исинь её бездарной обозвал и другую ей предпочёл, она посмирней стала и со старыми знакомыми здороваться начала. Но тут в разговор вмешался учитель Мин Цай. Он приказал Чжэну и Мао немедленно заткнуться и не лезть в те сферы, где голову потерять можно. И оба сразу замолчали.

— Исинь её оскорбил? Не знал об этом. Но я не слышал, чтобы этот крашеный петух за кем-то ухаживал. А кто ещё что сказал?

— Ученики Лао Гуана Сунь Ши и Гао Фу тоже убийство обсуждали. Сунь её вертихвосткой обозвал, он полагает, что она, небось, пообещала кому-то благосклонность, да обманула. А тот, вспыльчивый, не стерпел обмана. Но кто бы мог подумать, что ее легкомысленное поведение обернется трагедией? Ведь в переулках столицы недаром шептались о ее многочисленных поклонниках, о богатых торговцах и влиятельных чиновниках, которым она дарила свое мимолетное внимание. Говорили также, что Лю Лэвэнь знала слишком много секретов двора. И, возможно, это и стало ее погибелью. Теперь она навеки замолчала. Кто же все-таки решился оборвать жизнь этой прекрасной, но беспечной девушки? И какие секреты она унесла с собой в могилу?

Цзиньчан рассмеялся.

— Не знал, что он такой красноречивый. Ему бы книги писать. А Гао что думает?

— Он предположил, что может всё быть куда прозаичнее: увидела девица что-то, чего видеть не должна была. Но он тоже сказал, что Лю, хоть и считалась скромной и целомудренной, кокетничала со всеми и всем глазки строила. А теперь, мол, когда её нет, кто научит нас высокой добродетели?

— Нахал… — насмешливо покачал головой Цзиньчан.

— А что узнал ты?

— Генерал Су Юлинь, молодой герой, недавно отразил удар вражеской конницы на границе. Пользуется большой популярностью у девиц в столице, и любая была бы счастлива выйти за него. Он подлинно знаком с Чжао Гуйчжэнем и, говорят, вёл с ним переговоры о браке. Но, судя по тому, что снова уехал на границу, ни о чём они не договорились. А Мао Линьюнь действительно в трауре и уже месяц в затворе. Мао Вэй, кстати, его брат в четвёртом колене. И сестрица Мао, Лисинь, ему тоже сестра. И она бывшая близкая подруга самой Лю Лэвэнь.

— Едва ли это имеет значение, — пожал плечами Бяньфу.

— Если бы мы знали, что имеет значение, а что — нет, так и вовсе не заморачивались бы. Однако есть одно обстоятельство, которое меня смутило. Я был на репетиции «Лунного сада» и поразился разнице лица Исинь Чэня, когда он был в гриме, а потом вышел без него.

— Но ты же сам сказал, что он не может быть убийцей, потому что у него все пальцы целы.

— Верно, но я не о нём. Я уже просил тебя вспомнить лицо убийцы. Да, там царил полумрак, он был в тени. Однако я очень четко помню его лицо. Но почему я так хорошо запомнил его в полутьме? Вчера вечером я сражался с Бо Миньюнем, причем нарочито позвал его в сумерках, когда и клинка-то толком не разглядеть было. Так вот: я почти не видел его лица. Черты стирались в движении! Я смотрел и на тебя, когда ты пёк пирожки учителю. Я только силуэт и видел. Но почему же тогда в полутемной прихожей, заставленной кадками и ширмами, я отчетливо разглядел лицо убийцы? Я даже кадык видел!

— Я тоже подумал, что для него проще всего было либо закрыть лицо шелковым платком, либо вымазать его сажей, но он не сделал ни того, ни другого. Так ты думаешь, он был накрашен?

Цзиньчан кивнул.

— Да, теперь думаю, а раз так, все приметы преступника летят к бесам! Мне показалось, что ему около тридцати, он невысок, имеет низкий лоб, широкое лицо и полные губы. Но стоит выделить белым скулы, а тёмным гримом лоб — и лицо приобретает совсем другие пропорции! Я сам в спальне на себе попробовал и сам себя не узнал в зеркале.

— Но если на убийце был грим, следы ведут в труппу этого Исинь Чэня!

— Не обязательно, — с сожалением пожал плечами Цзиньчан, — это лишь означает, что у убийцы есть коробка с гримом, и он умеет им пользоваться. Научиться хорошо гримироваться — дело не быстрое, но изменить гримом пропорции лица любой сможет.

Бяньфу задумался. Убийца был замечен впотьмах, и он был накрашен. Но что это может означать? Накрашенное лицо в сумраке — это личина? Щит? Намеренное искажение? Это был профессиональный грим, скрывающий истинные черты, или же гротескная маска, призванная запутать следы, отвлечь внимание от пола и возраста? А возможно, за слоем косметики скрывался человек, жаждущий остаться неузнанным, человек, чья личность — ключ к разгадке преступления? Но макияж мог быть и частью зловещего представления, разыгранного убийцей, потребностью оставить после себя не просто труп, но своеобразное кривое зеркало самого себя… Или же всё гораздо проще? Возможно, это трагическая случайность, стечение обстоятельств, которое превратило обычного человека в убийцу, и макияж — это просто часть его жизни, а вовсе не зловещий символ?

— А что ты думаешь сам? — спросил Бяньфу Цзиньчана.

Тот задумался.

— Первая мысль, разумеется, маскировка ради безопасности. Ведь даже если ему удалось бы подставить под обвинение победителя турнира, ему всё равно надо было выйти оттуда и затеряться в толпе. Он должен быть уверен, что его не узнают, приняв за кого-то другого, и не окликнут, привлекая к нему ненужное внимание.

Цзиньчан вздохнул.

— Второй вариант — навязчивое стремление к искусственной красоте, желание скрыть свою истинную сущность за слоем косметики может свидетельствовать о низкой самооценке. И, наконец, третья, самая мрачная возможность. Макияж — часть его игры. Он получает удовольствие от того, что искажает свою внешность, превращая себя в монстра, который совершает ужасные преступления. И в этом случае, макияж — это не просто маскировка, это символ его забавы. И тогда… ничего хорошего в будущем не будет.

Цзиньчан поднялся, давая понять Бяньфу, что пора возвращаться.

— Но всё