И он снова приблизил к лицу пленника свою скуластуюфизиономию и уставился на него с угрозой и насмешкой.

Да, капитан Блад уразумел всё. И, уразумев, пересталотчаянно цепляться за единственную соломинку, дававшую ему какой-то проблескнадежды. Он понимал, что должен сидеть здесь, беспомощный, прикрученный к стулуремнями, и ждать, когда его передадут с рук на руки кому-то ещё, кто доставитего к дону Мигелю де Эспиноса.

О том, что произойдёт дальше, он старался не думать. Он зналчудовищную жестокость испанцев, и для него не составляло труда представитьсебе, как будет неистовствовать адмирал. Холодный пот прошиб его при одноймысли об этом. Неужто его феерическая, головокружительная карьера должнаоборваться столь бесславно? Неужто ему, победителю, горделиво бороздившему водыМэйна, суждено безвестно сгинуть, барахтаясь в грязной воде какого-нибудьтрюма! Он не мог возлагать никаких надежд на поиски, уже сейчас, вероятно,предпринятые Хейтоном. Да, конечно, ребята перевернут вверх дном весь город — вэтом он нисколько не сомневался. Но он не сомневался и в том, что, когда онидоберутся сюда, будет уже слишком поздно. Они могут выследить этих двухпредателей и жестоко отомстить им, но ему это уже не поможет.

От страстного, неистового желания вырваться на свободу вголове у него мутилось, отчаяние парализовало ум и волю. Тысяча преданных емудушой и телом людей были здесь, рядом, — стоило, казалось, только крикнуть… ноон был бессилен призвать их на помощь и вскоре будет отдан во властьмстительного кастильца! Эта мысль, сколько бы он ни гнал её от себя, настойчивовозвращалась к нему снова и снова; она стучала в висках, качалась, словномаятник, в его мозгу, мешала сосредоточиться…

А затем внезапно ему удалось овладеть собой.

Мозг прояснился и заработал деятельно и чётко, почтисверхъестественно чётко. Питер Блад знал цену Каузаку — это был алчный,продажный прохвост, готовый предать любого ради своей корысти. И этот Сэм тоже,вероятно, не лучше, а может, даже и хуже; ведь его-то толкнула на это дело однатолько жажда наживы — проклятые испанские деньги, цена его, Питера Блада,жизни. Питер Блад пришёл к заключению, что он слишком рано оставил попыткиперещеголять в щедрости испанского адмирала, перебить его цену. Можно ещёпопытаться бросить кость этим двум грязным псам, чтобы они перегрызли из-за неёдруг другу глотку.

Некоторое время он молча наблюдал за ними, подмечая злобныйи жадный блеск глаз, то следивших за падением костей, то поглядывавших на жалкиекучки золота, оружие и прочие предметы, от которых негодяи очистили его карманыи за обладание которыми сражались теперь, коротая время в ожидании назначенногочаса за игрой в кости. А затем он услышал свой собственный голос, громконарушивший тишину:

— Вы тут тратите время на игру из-за какого-нибудь полпенса,а стоит вам протянуть руку, и каждый из вас станет богачом.

— Ты опять за своё? — заворчал Сэм.

Но капитан Блад и ухом не повёл и продолжал дальше:

— К той цене крови, которую назначил испанский адмирал, яделаю надбавку в триста двадцать тысяч. Покупаю у вас мою жизнь за четырестатысяч реалов.

Сэм, разозлившись, вскочил было на ноги, да так и окаменел,поражённый грандиозностью названной суммы; Каузак поднялся тоже, и они стоялидруг против друга по обе стороны стола, дрожа от возбуждения; ни тот, ни другойне произнёс ещё ни слова, но глаза их уже загорелись алчным огнём. Наконецфранцуз нарушил молчание:

— Боже милостивый, четыреста тысяч! — Он вымолвил этомедленно, с трудом ворочая языком, словно стремясь, чтобы огромная цифрапроникла в его мозг и дошла до сознания его соучастника. Он повторил: —Четыреста тысяч, по двести тысяч на каждого! Разрази меня гром! За такиеденежки стоит рискнуть, а, Сэм?

— Куча денег, что и говорить, — задумчиво проговорил Сэм.Потом он вдруг опомнился: — Чума на тебя! Так ведь это слова! Кто им поверит?Попробуй освободи-ка его, как ты тогда заставишь его платить, да он…

— О нет, я заплачу, — сказал Блад. — Каузак можетподтвердить, что я всегда плачу. Учтите, — добавил он, помолчав, — что такаясумма, даже если её поделить, сделает каждого из вас богачом, и вы до концадней своих будете жить припеваючи, в полном достатке. — Он рассмеялся. — Ну же,ребята, не валяйте дурака!

Каузак облизнул пересохшие губы и поглядел на своегокомпаньона.

— Давай рискнём, — заискивающе пробормотал он. — Сейчас ещёдесяти нет, и мы до полуночи успеем удрать так далеко, что испанцам нас ни вжизнь не догнать.

Но переубедить Сэма было нелегко. Он размышлял. И хотяприманка была велика, Сэм никак не мог решиться принять это соблазнительноепредложение, ибо ему мерещилась в нём двойная опасность. Связавшись сиспанцами, он теперь боялся отступиться от них: ему казалось, что тогда его неминуемождёт гибель, либо от руки разъярённых испанцев, которых он предаст, либо отруки самого Блада, который, если его освободить, конечно, ничего им не простит.Так лучше уж без особого риска взять верные сорок тысяч, чем гоняться закакими-то призрачными сотнями тысяч, раз это к тому же сопряжено с такойопасностью.

— Не бывать этому, и всё! — сердито закричал он. — А ты,капитан, заткнись! Я, кажется, тебя предупреждал.

— А, чёрт! — хрипло выругался Каузак. — А я говорю, чтостоит рискнуть! Стоит!

— Ты говоришь? А ты-то чем рискуешь? Испанцы даже не знают,что ты ввязался в это дело. Тебе легко, приятель, говорить «стоит рискнуть!»,когда тебе и рисковать-то не придётся. Вот мне — другое дело. Если я надуюиспанца, он сразу смекнёт, чем тут пахнет. Да что толковать! Я дал слово, а ясвоему слову хозяин. И хватит об этом.

Решительный, свирепый, он стоял напротив Каузака по другуюсторону стола, и Каузак, хмуро глянув на тощее непреклонное лицо, вздохнул сдосадой и снова опустился на табурет.

Блад ясно видел, что в душе француза клокочет злоба.Несмотря на мстительную ненависть, которую этот корыстный мошенник питал кБладу, завладеть деньгами своего врага было для него соблазнительнее, чемлишать его жизни, и нетрудно было догадаться, какую досаду испытывает он, видя,что возможность крупной наживы уплывает у него из-под носа только потому, чтодля его компаньона это сопряжено с риском.

Некоторое время эта достойная парочка хранила молчание.Молчал и Блад, считая, что ему пока не следует ничего добавлять к ужесказанному, так как сейчас это не принесёт плодов. Вместе с тем он всё жеиспытывал некоторое удовлетворение, видя, что ему удалось посеять рознь междукомпаньонами.

Когда же он наконец заговорил, нарушив нависшее в комнатеугрюмое молчание, его слова, казалось, имели мало связи со всем предыдущим.