Проявив в этом случае юмор пополам с учёностью, капитанБлад, как я уже сказал, испытывал довольство собой. Его команда насчитывалаоколо тысячи человек, и при желании он мог в любую минуту удвоить это число,ибо его удача уже вошла в поговорку, а что может быть драгоценней удачи вглазах тех, кто в поисках рискованных авантюр очертя голову следует за вожаком?Даже великий Генри Морган в зените своей славы не обладал такой властью иавторитетом. Нет, даже Монтбар, получивший от испанцев прозвище «Истребитель»,не нагонял на них в своё время такого страха, как теперь дон Педро Сангре — такзвучало по-испански имя Питера Блада.

Капитан Блад знал, что он объявлен вне закона. И не толькокороль испанский, могуществу которого он не раз бросал вызов, но и английскийкороль, не без основания им презираемый, — оба искали способа его уничтожить. Анедавно до Тортуги долетела весть, что последняя жертва капитана Блада — испанскийадмирал дон Мигель де Эспиноса, особенно жестоко пострадавший от его руки, —объявил награду в восемьдесят тысяч испанских реалов тому, кто сумеет взятькапитана Блада живым и передать ему с рук на руки. Обуреваемый жаждой мщения,дон Мигель не мог удовлетвориться простым умерщвлением капитана Блада.

Однако всё это отнюдь не запугало капитана Блада, незаставило его утратить веру в свою звезду, а посему он вовсе не собиралсяпохоронить себя заживо в надёжной бухте Тортуги. За все страдания, которые онпретерпел от людей — а претерпел он немало, — ему должна была заплатитьИспания. При этом он преследовал двойную цель: вознаградить себя и в то жевремя сослужить службу если не презираемому им Стюарту, то Англии, аследовательно, и всему остальному цивилизованному миру, которого алчная,жестокая и фанатичная Испания с присущим ей коварством пыталась лишить всякихсвязей с Новым Светом.

Питер Блад спускался с мола, где уже улеглась шумная ипёстрая вседневная сутолока, когда из шлюпки, доставившей его к пристани,раздался оклик боцмана с «Арабеллы»:

— Ждать тебя к восьми склянкам, капитан?

— Да, к восьми склянкам! — не оборачиваясь, крикнул Блад изашагал дальше, помахивая длинной чёрной тростью, как всегдаизысканно-элегантный, в тёмно-сером, расшитом серебром костюме.

Он направился к центру города. Большинство прохожихкланялись, приветствуя его, остальные просто глазели. Он шёл по широкойнемощёной Рю дю Руа де Франс, которую заботливые горожане обсадили пальмами,стремясь придать ей более нарядный вид. Когда он поравнялся с таверной «Уфранцузского короля», кучка корсаров, торчавших у входа, вытянулась в струнку.Из окон доносился приглушённый гул голосов, обрывки нестройного пения,визгливый женский смех и грубая брань, а на фоне этих разнообразных звуковравномерно и глухо стучали игральные кости и звенели стаканы.

Питеру Бладу стало ясно, что его корсары весело спускаютзолото, привезённое из Маракайбо. Ватага каких-то головорезов, вывалившисьнаружу из дверей этого дома бесчестия, встретила его приветственными криками.Разве не был он некоронованным королём всех отщепенцев, объединившихся ввеликое «береговое братство»?

Он помахал тростью, отвечая на их приветствия, и прошёлмимо. У него было дело к господину д'Ожерону, губернатору Тортуги, и это делопривело его в красивый белый дом, стоявший на возвышенности в восточномпредместье города.

Капитан Блад, человек осторожный и предусмотрительный,деятельно готовился к тому дню, когда смерть или падение короля Якова IIоткроют ему путь обратно на родину. С некоторого времени у него вошло в обычайпередавать часть своих трофеев губернатору в обмен на векселя французскихбанков, которые тот переправлял для хранения в Париж. Питер Блад был всегдажеланным гостем в доме губернатора, и не только потому, что сделки эти быливыгодны д'Ожерону; у губернатора были на это и более глубокие причины: однаждыкапитан Блад оказал ему неоценимую услугу, вырвав его дочь Мадлен из рукпохитившего её пирата. С того дня и сам д'Ожерон, и его сын, и двое дочерейсчитали капитана Блада самым близким другом своей семьи.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что, как толькобыло покончено с делами, мадемуазель д'Ожерон-старшая пожелала прогуляться сгостем по душистой аллее отцовского сада и проводить его до ворот.

Мадемуазель д'Ожерон, жгучая брюнетка, с матово-бледнымлицом, высокая и стройная, одетая богато, по последней парижской моде,славилась не только своей романтической красотой, но и романтическим складомхарактера. И когда в сгущающихся вечерних сумерках она грациозно скользнула всад за капитаном, её намерения, как выяснилось, носили к тому же несколькоромантический оттенок.

— Мосье, я умоляю вас быть начеку, — с лёгкой запинкойпроизнесла она по-французски. — Вы приобрели себе слишком много врагов.

Питер Блад остановился и, сняв шляпу, так низко склонилсяперед мадемуазель д'Ожерон, что длинные чёрные локоны почти закрыли еготочёное, бронзовое, как у цыгана, лицо.

— Мадемуазель, ваша забота чрезвычайно мне льстит. О да,чрезвычайно. — Он выпрямился, и его дерзкие глаза, казавшиеся совсем светлымипод чёрными как смоль бровями, с весёлой усмешкой встретили её взгляд. — Выправы, у меня нет недостатка во врагах. Но это — цена известности. Лишь тот,кто ничего не стоит, не имеет врагов. Однако здесь, на Тортуге, у меня враговнет.

— Вы вполне в этом уверены?

Тон её вопроса заставил его задуматься. Он нахмурился исказал, пристально вглядываясь в её лицо:

— Вам что-то известно, мадемуазель, как я догадываюсь?

— Почти ничего. Не больше того, что сообщил мне сегодня одиниз наших слуг. Он сказал, что испанский адмирал назначил награду за вашуголову.

— У адмирала просто такая манера — делать мне комплименты,мадемуазель.

— И ещё он сказал, что Каузак грозился во всеуслышание, чтозаставит вас пожалеть о том, как вы обошлись с ним в деле у Маракайбо.

— Каузак?

Это имя заставило капитана Блада подумать, что он, пожалуй,поторопился, заявив, будто у него нет врагов на Тортуге. Он совсем забыл проКаузака. Но Каузак, как видно, отнюдь не склонен был забыть про капитана Блада.Он был с Бладом в деле при Маракайбо, но они не поладили, и Каузак по добройволе откололся от него и крепко на этом просчитался. Однако, как всякийсамовлюблённый тупица, он во всём винил капитана Блада, который якобы обвёл еговокруг пальца. После этого он никогда даже не пытался скрыть своюнеобоснованную ненависть к Бладу.

— Вот как, он грозит мне? — промолвил капитан Блад. — Ну,это несколько опрометчиво и даже нескромно с его стороны. К тому же всемизвестно, что его никто не обижал. Когда ему показалось, что угрожавшая намопасность слишком, велика, пожелал отколоться от нас, и мы не стали егоудерживать.