Я делала вид, что меня абсолютно не волнуют ни музыка Эльзы, ни странные звуки в нашем доме. Я старалась не замечать все увеличивающуюся пропасть между мною и Саймоном. Я убеждала себя в том, что каким-то чудесным образом защищена от напастей, будь то рак, землетрясение, война или неудачный брак. Но для того чтобы продолжать делать вид, что в мире все в порядке, нужно было выяснить, что же все-таки не так.

Мы с Саймоном так и не сняли ту стеклянную люстру в холле. Когда мы въехали, она казалась нам сверкающим оскорблением хорошего вкуса. Позже эта штуковина стала просто шуткой. А еще позже — обычным источником света, на который не обращаешь внимание, пока не перегорит одна из лампочек. Мы пытались решить и эту проблему, купив дюжину шестидесятиваттных лампочек в организации слепых ветеранов, с гарантией на пятьдесят тысяч часов. Мы рассчитывали, что на нашу жизнь этого хватит. Но в течение следующего года пять из шести лампочек перегорели, а мы так и не удосужились заменить их. В результате люстра с одной работающей лампочкой сделалась практически незаметной.

Как-то вечером, около полугода назад, перегорела и последняя лампочка, оставив нас в кромешном мраке. Мы как раз собирались поужинать в соседнем ресторане после работы.

— Завтра я куплю нормальные лампочки, — сказал Саймон.

— Почему бы не купить новую люстру?

— А зачем? Эта не так уж и плоха. Ладно тебе, пошли. Я есть хочу.

По пути в ресторан я размышляла над его словами, точнее над тем, как это было сказано. Будто наша дальнейшая совместная жизнь его нисколько не волновала. Безвкусица стала для нас нормой жизни. Ресторан был наполовину пуст. Где-то играла приглушенная, наводящая скуку музыка — монотонная дребедень, которую никто никогда не слушает. Глядя в меню, которое уже знала наизусть, я обратила внимание на немолодую супружескую пару, сидящую напротив нас. У женщины была кислая физиономия. Мужчина явно скучал. Я наблюдала за ними некоторое время. Они жевали, мазали хлеб маслом, пили воду, ни разу не заглянув друг другу в глаза, не обменявшись ни единым словом. Было непохоже, что они в ссоре. Просто они давно не испытывали ни радости, ни дискомфорта, раз и навсегда отказавшись от них. Саймон изучал винную карту. Не помню, чтобы мы заказывали что-нибудь, кроме домашнего белого.

— Хочешь, возьмем бутылку красного в этот раз? — спросила я.

Он ответил, не поднимая глаз:

— Красное содержит танин. Не хочу проснуться в два часа ночи.

— Ну давай закажем что-то другое. Может, «фюмэ бланш»?

Он отдал мне винную карту.

— Я возьму домашнее шабли. А ты бери, что хочешь.

Я злобно уставилась в карту. Меня охватила паника. Вся наша жизнь стала вдруг такой предсказуемой, утратив всякий смысл. Это было сродни тому, как, составив картинку из кусочков, обнаруживаешь, что получилась низкопробная репродукция, китч. Затраченные усилия привели к полному разочарованию. У нас, несомненно, было много общего — интеллектуальный уровень, работа, секс. Но ничего особенного, такого, как бывает у супругов, которые действительно друг друга любят. Мы были партнерами, а не близкими людьми. Два совершенно разных человека, делящих по воле случая жизнь и меню в ресторане. Наша совместная жизнь не стоила ровным счетом ничего. Наша любовь не была дарована нам судьбой. Это был результат несчастного случая и дурацкой игры в призраки. Вот почему Саймон никогда не испытывал ко мне настоящую страсть. Вот почему дешевая люстра так органично вписалась в нашу жизнь.

Когда мы вернулись домой, Саймон плюхнулся на кровать:

— Ты все время молчала. Что-то случилось?

— Нет, — солгала я. Потом добавила: — Не знаю.

Я села на кровать со своей стороны и принялась листать каталог в ожидании следующего вопроса. А Саймон тем временем взял пульт управления и начал быстро переключать каналы телевизора: репортаж о похищенной девочке, испанская telenovela, накачанный детина, рекламирующий тренажер. Пока перед моими глазами мелькали обрывки телевизионных жизней, я пыталась собраться с мыслями, чтобы выразить их в понятной для Саймона форме. Все, что долгое время замалчивалось, перепуталось в моей голове. Невысказанные обиды кипели в горле. Мы все еще не могли обсуждать бесплодие Саймона. Дело даже не в ребенке, я и не думала заводить ребенка на данном этапе. И эти ужасные звуки в нашем доме, то, как мы делали вид, что не слышим их. И Эльза, запретная для нас тема, ее незримое присутствие повсюду — в воспоминаниях о том, что Кван солгала во время того спиритического сеанса, в чертовой музыке, которую слушал Саймон… Если я сей же миг не изменю свою жизнь, я просто-напросто задохнусь. Саймон продолжал прыгать по каналам.

— Ты знаешь, как это меня раздражает? — сердито проговорила я.

Саймон выключил телевизор и, повернувшись ко мне лицом, оперся на руку. Его лицо выражало легкое недоумение.

— Что случилось?

У меня внутри все сжалось.

— Иногда задаю себе вопрос: и это все? Что, так все и будет через десять, двадцать лет?

— Что ты хочешь сказать этим «все»?

— Жить здесь, в этом дурацком доме, мириться с шумом, с уродливой люстрой. Все вокруг словно заплесневело. Мы ходим в один и тот же ресторан. Изо дня в день говорим одно и то же. Каждый день одна и та же фигня.

Саймон растерялся.

— Мне хочется любить то, что нас связывает. Мне хочется, чтобы мы были ближе.

— Мы двадцать четыре часа в день проводим вместе.

— Я не о работе говорю! — Я чувствовала себя маленьким ребенком, раздосадованным, уставшим, несчастным, оттого, что его не понимают. — Я говорю о нас, о том, что важно, я чувствую, что кровь застывает у нас в жилах и что мы покрываемся плесенью.

— А я не чувствую.

— Тебе придется смириться с тем, что через год в нашей жизни ничего не изменится в лучшую сторону. Только в худшую. Посмотри на нас. Что у нас общего, кроме работы, телевизора и постели?

— Да брось ты. Ты просто подавлена.

— Конечно, я подавлена! Потому что вижу, куда мы катимся. Не хочу, чтобы мы стали такими, как те двое сегодня в ресторане — уставились в свои тарелки и все, им нечего сказать друг другу, кроме: «Ну, как сегодня паста?» Правда в том, что мы никогда по-настоящему не разговариваем.

— Сегодня мы разговаривали.

Ну да, конечно! О том, что наш новый клиент — неонацист. Что нам нужно пополнить наш пенсионный счет. Что в нашем кооперативе хотят повысить взносы. Это ненастоящий разговор! Это ненастоящая жизнь! Это совсем не то, что волнует меня.

Саймон игриво погладил мое колено:

— Только не говори мне, что у тебя кризис среднего возраста. Это было в семидесятые. К тому же сейчас у нас есть транквилизаторы.

Я смахнула его руку.