— Ну, что Джон предложил, — объяснил Майк. — Чтобы к новой песне каждый написал слова.

— А, ты про эту фигню. — Берк улыбнулась, чуть раздвинув губы. — Новая «Кумбайя»?

Она решила попробовать тропический апельсин и полезла за ним в холодильник.

— Ну… да, о’кей, но… знаешь, может, не так это и глупо. — Майк пошел за ней к прилавку. — Я понимаю, к чему он клонит, но…

— К тому, чтобы работой нас занять, — перебила Берк, доставая деньги.

— Да, но… — Майк выглянул в окно, через все написанные мелом на стекле слова и цены. Машину уже заправили. Джордж расплатился у колонки и куда-то ушел — в туалет, наверное. Терри залезал в «Жестянку» — была очередь Кочевника вести. Кочевник и Ариэль пока что стояли в тени чуть поодаль. Полицейский поднял капот своей машины и вроде бы наливал воду из пластиковой канистры в резервуар омывателя. — Может, это неплохо, — продолжал Майк. — Чтобы все как-то вместе держались.

— А мы и так вместе, — напомнила она ему, убирая в карман сдачу. — Мы же в турне, как можно тут быть не вместе?

— Вместе — это в смысле не злиться друг на друга. Не ругать друг друга за развал. Быть на одной частоте… или как-то так.

Берк уже готова была выйти, но тут она остановилась и внимательно посмотрела на Майка, будто третий глаз на лице высматривала.

— А может, я злюсь?

Он пожал плечами — дескать, может, и он злится где-то в глубине души, но приходы в группу и уходы из нее — факт жизни музыканта. И ничего тут не сделаешь.

— А кто сказал, что мы развалились? — продолжала Берк. — Ну да, Джордж и Терри уходят. Мы их заменим и дальше будем играть. — Майк не успел ответить, что она принимает желаемое за действительное, как она прищурилась: — На одной частоте? Ты что, психологом доморощенным заделался?

Она двинулась к двери, ее слегка окатило жаром, но она остановилась, услышав слова Майка:

— Я начал писать песню. У меня еще не все, конечно… но думал, ты глянешь до того, как я еще кому-нибудь покажу.

Берк замолчала. Пару секунд она просто не знала, что сказать. На лице ее не отражались эмоции — такой у нее защитный барьер от мира, но в душе она была тронута. На миг ей даже почудилось, что она сейчас прослезится, но уж это фигушки. Дело было в том, что Майка Дэвиса она любит — насколько вообще может кого-нибудь любить. Они — сыгранная пара, спинной хребет, основа, близнецы ритма. Он всегда готов подставить ей шершавый локоть, чтобы было за что держаться, и она тоже готова ткнуть его в ребра, чтобы показать, что ей это нужно. Они законтачили с самого начала, если этот контакт подразумевает общие грубые шутки и пиво из одной бутылки. И вот он стоит и просит ее для него это сделать. Ему это важно, по глазам видно. «До того, как я еще кому-нибудь покажу».

Но она такая, как есть, ее не переделаешь, и у нее это легко бы не получилось.

— Ты что, запал на эту чушь насчет песню написать? Неужто у тебя дури на это хватило?

Он улыбнулся, но углы губ остались стянутыми.

— Может, я и чушь написал… в смысле никуда не годится… но до сих пор никто ни разу не просил меня написать слова. Ну да, я знаю, что не моя это работа. Ну, не та работа, которой от меня ждут. Но кто сказал, что нельзя попробовать? — Он поймал мелькнувшее в ее полуулыбке презрение и удвоил темп, как при игре двойным слэпом. — Если предполагается, что все будет о’кей и начнем с новой песни, где каждый примет участие… то я же тогда на пользу группе действую? И ты… ну, тоже могла бы свою долю внести.

— Мы не текстовики. — Берк говорила тихо и терпеливо, будто с ребенком или с собакой. — Джон, Ариэль и Терри — они текстовики. Я понятия не имею — ну никакого, nada,[20] — как писать тексты песен. Давай-ка поехали.

Она вышла, Майк сразу следом за ней.

Полицейский уже опустил капот и губкой смывал слой пыли с ветрового стекла, которое не мог очистить неисправный «дворник».

— Ну пожалуйста, — сказал Майк.

Берк отошла только на два шага от двери. Она остановилась, поняв, что бывает время проявить суровость и бывает время не бояться быть доброй. Вот сейчас как раз второй случай.

Берк обернулась к Майку.

— Ладно, — вздохнула она. — Показывай, что там у тебя.

— В заднем кармане. Блокнот. — Прижимая к груди имбирный эль и пакет с закусками, Майк обернулся, чтобы она могла достать блокнот. — Слушай, я… Нет, на самом деле… спасибо тебе. Только никому не говори, ладно? В смысле пока не говори.

— Ладно. — Она с трудом вытащила зеленый блокнот. В таких тесных джинсах у него яйца либо сожмутся до изюмин, либо распухнут, как яблоки. — Слушай, как ты их надеваешь, черт побери?

— Просто натягиваю.

— Задница каучуковая, — заметила она и все-таки выдернула блокнот, пошатнувшись и отступив на пару шагов.

Что-то ударило в находящееся между ними окно.

Резкий треск — и рядом с меловым знаком доллара в цене упаковки «будвайзера» в окне появилась дыра. Берк это увидела, и Майк увидел, и еще они увидели, как серебристая трещина зазмеилась от краев дыры. Майк повернулся к Берк спросить, что за черт, и на глазах у Берк появилась вторая дыра, словно по волшебству — злому, злогребучему волшебству, — у Майка во лбу, в дюйме над левой бровью. Левый висок выпятился наружу, будто его ударили кулаком изнутри, рот остался открытым, будто он собирался что-то спросить, а бутылка имбирного эля взорвалась у ног, упав на бетон.

Майк почувствовал страшное давление в голове и вдруг стал падать — прочь от Берк, прочь от техасской жары, прочь от «Жестянки» у колонки и от друзей, что ждали там, падать спиной назад, падать в прошедшее время.

Это было черт знает что. Он падал назад, будто на пущенном обратно вагончике «русских горок»: быстрый полет, дух захватывает, и ничего нельзя сделать, только падать. И в этом падении, в этом последнем репозиционировании летела ему навстречу в обратной перемотке его жизнь. Он пролетал сквозь водоворот групп, концертов и дымных клубов, проносился мимо столов, заставленных бутылками виски, через тюрьму, что пахла болотным августом, мимо своей дочери Сары — и подумал было коснуться ее щеки, или волос, или плеча, но поздно, поздно, она ушла, и снова бандитские машинки, и машинки неудачников, и грузовики автостопа, и бас-гитары всех цветов, пролетели черный пес и белый пес и лицо Гровера Мак-Фарленда, глядящего на него с суровым неодобрением при свете желтой лампы, он падал спиной вперед среди множества лиц и теней, через болото тьмы и отчаяния, через что-то вроде последнего отсвета лета, грустного света, света прощания со всем, что есть, рука с веснушками вынырнула из ниоткуда и ухватила его за руку, и знакомый, очень знакомый голос явственно произнес: «А вот и ты!»

Наземь он упал уже мертвым.

Секунда или две тишины, пока Берк тупо смотрела на тонкий кровавый туман, алеющий там, где только что стоял Майк. Она видела, как он выронил пончики, но пакет с говядиной зажал прочно. Левый глаз превратился в омерзительное кровавое пятно, из дыры в голове потекла струйка.