– Архангел? – спросил Арман.

– А кто же еще? Слушай, ну этот ангел и разговорчив. Господь то, Господь се. И я, чтобы от него отделаться, ушла в церковь.

– Отделаться от Бога? – спросила Мирна, глядя на помятую старуху. – Что ты там делала?

– Я молилась.

– Злобилась, – одними губами сообщила Мирна Арману, изображая пальцами когти.

Арман сжал губы, чтобы не улыбнуться.

– О чем? – спросил он у старой поэтессы.

– Я начинаю молиться с пожелания страшного конца каждому, кто меня разозлил. Потом я молюсь о мире на земле. А потом я молюсь за Люцифера.

– Ты сказала, за Люцифера? – переспросила Мирна.

– А что тебя так удивляет? – спросила Рут, переводя взгляд с одного на другую. – Кто больше всех в этом нуждается?

– Мне приходят в голову несколько имен, которые заслуживают этого больше.

– А кто ты такая, чтобы судить? – возмутилась Рут, но не так чтобы совсем неприязненно. И Мирна заволновалась, что Рут включит и ее в свой молитвенный список. – Величайший грешник. Самая потерянная душа. Ангел, который не только пал на землю, но при падении весь переломался.

– Ты молишься за Сатану? – снова спросила Мирна, которая никак не могла бросить эту тему и молча молила Армана о помощи.

Но он лишь пожал плечами, словно говоря: «Она вся ваша».

– Дурья башка, – пробормотала Мирна.

И тут ей кое-что пришло в голову.

– Ты молишься за него? Или ему?

– За него. За него. За него. Господи, и они еще говорят, что деменция у меня. Он был лучшим другом Михаила. Пока не попал в беду.

– А под бедой ты имеешь в виду войну в небесах, когда Люцифер пытался сбросить Бога? – спросила Мирна.

– А, так ты знаешь эту историю?

– Да, тут показывали фильм недели.

– Что ж, никто из нас не идеален, – согласилась Рут. – Мы все совершаем ошибки.

– Эта ошибка кажется крупнее всех остальных, – заметила Мирна. – Если учесть к тому же, что Люцифер не считал себя в чем-то виноватым.

– И это основание, чтобы его не прощать? – спросила Рут. Судя по всему, она была искренне озабочена данным вопросом. Даже на минуту забыла о себе. – Михаил говорит, что Люцифер был из них самым красивым, самым ярким. Его называли Сын Утра. Он был светоносным.

Рут обвела взглядом деревенские дома, сады, лес. Легкую дымку и пробивающееся сквозь нее солнце.

– Глупый, глупый ангел, – пробормотала она и повернулась к своим спутникам. – Обычно совесть принято считать хорошей вещью, но позвольте спросить: сколько страшных преступлений совершено во имя совести? Совесть – прекрасное извинение для ужасающих действий.

– Тебе это сказал твой друг Люцифер? – спросила Мирна.

– Нет, мне это сказал архангел Михаил, а потом попросил молиться за самого великого из всех грешников.

– У которого не было совести, – указала Мирна.

– Или она была покорежена. Совесть не обязательно хорошая вещь. Сколько геев избито, сколько женских клиник, где делали аборты, было разгромлено, сколько негров подверглось линчеванию, сколько евреев было убито людьми, которые слушали голос своей совести?

– И вы думаете, именно это у нас и происходит? – спросил Арман. – Пропала, заблудилась совесть?

– Откуда мне знать? Я сумасшедшая старуха, которая молится за Сатану и держит в доме утку. Слушать меня может только чокнутый, верно? Идем, Роза, пора завтракать.

И они вдвоем похромали вразвалочку к дому Гамаша.

– Совесть руководит нашими действиями! – крикнула ей вслед Мирна. – Чтобы мы поступали правильно. Чтобы были смелыми. Бескорыстными и отважными. Чтобы противостояли тиранам, чего бы это ни стоило.

Рут остановилась и повернулась, чтобы взглянуть на них.

– Ты бы еще сказала, что она светоносная. – Она остановилась на ступеньках веранды. Впилась в них взглядом. – Иногда все не так хорошо.

Когда Совесть ушла, старший суперинтендант Гамаш почувствовал, что может без опасений вернуться в Монреаль, к своим обязанностям. Он проехал сквозь ноябрьский туман, стлавшийся над землей, и провел день за делами, наверстывая упущенное. Накопилось много бумажной работы, встречи были отложены до того времени, когда кобрадор покинет Три Сосны.

Гамаш пообедал в бистро в Старом Монреале с новым главой отдела по расследованию особо тяжких преступлений. За «дежурным» супом и сэндвичами, приготовленными на живом огне, они обсудили проблемы организованной преступности, картелей, наркотиков, отмывания денег, угроз терроризма, мотоциклетных банд.

Все эти проблемы только усугублялись.

Гамаш отодвинул в сторону свой сэндвич и заказал эспрессо, пока суперинтендант Туссен расправлялась с приготовленным на живом огне cubain.[26]

– Нам нужно больше ресурсов, patron, – сказала она.

– Non. Нам нужно эффективнее использовать имеющиеся у нас средства.

– Мы делаем все, что в наших силах, – возразила Туссен, подавшись над столом к старшему суперинтенданту. – Но мы на пределе.

– Вы недавно на этом посту…

– Я проработала в отделе пятнадцать лет.

– Но быть начальником – это другое дело, non?

Она положила сэндвич, вытерла руки и кивнула.

– Вам поручено дело огромной важности. Ответственность велика, и возможности немалые, – сказал Гамаш. – Вы должны по-новому выстроить работу в вашем отделе. Организуйте его, определите все обязанности, утвердите. Отбросьте старые методы, начните заново. Вы противились коррупции и заплатили за это немалую цену, вот почему я выбрал вас.

Мадлен Туссен кивнула. Она уже собиралась уходить из полиции, но Арман Гамаш вернул ее обратно.

Она не была так уж уверена, что должна быть благодарна ему.

За ней следило столько разных глаз.

Первая женщина во главе отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Первая гаитянка, вообще возглавившая отдел в Квебекской полиции.

Ее муж ясно сказал ей: миссия невыполнима. Пусть она представит себе, как корабль, груженный дерьмом, тонет в океане мочи.

А ее только-только повысили в звании до капитана.

– Тебя выбрали, потому что ты черная женщина, – сказал ей муж. – Расходный материал. Если у тебя ничего не получится, ну и прекрасно. Ты можешь проделать за них грязную работу, вычистить их дом, как это на протяжении десятилетий делали гаитянки. И знаешь, что ты получишь?