Однако осенью 1916 года со стороны нескольких безответственных лиц проявилось стремление изъять административные управления из ведения командующего фронтом и подчинить их непосредственно генерал-квартирмейстеру. Так как я находил это непрактичным, считая, напротив, совершенно необходимым, чтобы командующий фронтом оставался полным хозяином, то я обратился в генералу Людендорфу, изложил ему свои доводы и просил его решить это дело. Генерал Людендорф присоединился к моему мнению и приказал оставить все по-старому. Все-таки я счел целесообразным пересмотреть вопрос о местопребывании административных управлений, чтобы иметь их под своим непосредственным наблюдением. Перевод их из Ковно давал обер-квартирмейстеру возможность каждую неделю приезжать в Брест-Литовск вместе со служащими тех отделов, которых касался его доклад.

По вопросу о мирных предложениях центральных держав в декабре 1916 года мнения командующего Восточным фронтом ни в служебном, ни в частном порядке не спрашивали. Иначе он бы непременно высказался против этого шага, лишь способствовавшего увеличению слабости и нерешительности в тех кругах, которые и раньше не верили в счастливый исход войны.

Резкий отказ Антанты от мирных переговоров, предложенных центральными державами, побудил нас начать 1 февраля неограниченную подводную войну.

Я уже вкратце излагал свой взгляд на вопрос о подводной войне; я безусловно придерживаюсь мнения, что Германия, во-первых, несомненно имела право вести подводную войну в неограниченных размерах и, во-вторых, что она была обязана использовать для победы все виды оружия, которые только были в ее распоряжении. Вина в том, что война затронула женщин, детей и мирных жителей, падает на инициатора – Англию. Мы, бесспорно, имели право последовать ее примеру в этом отношении.

Злобные выпады американцев по адресу Германии, что она, дескать, не имеет права препятствовать американцам безопасно ездить в Англию, или куда им там еще заблагорассудилось бы, звучат несколько по-детски. С тем же правом могли бы они требовать, чтобы битва была прервана и огонь прекращен, когда нескольким американцам вздумалось бы прогуляться по полю сражения.

Но, к сожалению, когда мы выступили с попыткой проведения подводной войны, то англичане уже имели возможность и время изобрести действительные средства борьбы с ней; помимо того, нами была упущена возможность своевременно использовать все силы для постройки подводных лодок.

Заверения Морского министерства, что в течение шести месяцев ему удастся склонить к уступчивости Англию, оказались слишком оптимистичными. Я не берусь судить о том, на чем основывался такой оптимизм, равно как и о том, правильно ли было рисковать войной с Америкой; для этого нужно иметь более точные сведения об осведомленности нашего Морского министерства, об оборонительных средствах наших противников и о том, почему эти наши противники, несмотря ни на что, все-таки надеялись достичь своей цели. Таких сведений в моем распоряжении нет.

Решение вести беспощадную подводную войну временно переместило центр тяжести военных действий с суши на море. На суше теперь решено было в продолжение нескольких месяцев заботиться только об обороне с возможно наименьшими потерями, выжидая момента, когда результаты подводной войны сделают Англию более уступчивой. На основании этого на западе последовал отход из сектора между Аррасом и Суассоном на так называемую Зигфридову позицию. Этим шагом создавались затруднения для наступательных планов противника, вынужденного начать для возобновления своих атак новые подготовительные работы, отнимающие много времени, причем в этих подготовительных работах противник вновь встречал затруднения вследствие полного разрушения нами всех путей сообщения и средств укрытия. Кроме этого достигалась еще экономия в войсках на значительно сокращенном фронте.

Само собой разумеется, что необходимые разрушения, совершенные нами во время отступления, вызвали яростные вопли во всей неприятельской печати. Но каждый специалист, будь он даже из враждебного лагеря, согласится, что эти разрушения были необходимы. Я ни минуты не сомневаюсь, что англичане и французы приняли бы в подобном случае точно такие же меры. Я напомню лишь о порче румынских нефтяных промыслов англичанами.

Положение центральных держав весной 1917 года было, правда, не столь угрожающим, как оно представлялось в конце августа 1916 года, однако все же оно было достаточно серьезно.

Восточный фронт был совершенно обеспечен, но он не мог отдать значительных сил на запад для того, чтобы сделать там наступление возможным. Вследствие тяжелых боев на Сомме и под Верденом Западный фронт потерпел некоторый моральный удар; настроение уже не было таким уверенным, как раньше. Слишком сильно сказывалось превосходство массового действия неприятельского военного снаряжения. Производство нашей промышленности не могло идти наравне с производством чуть ли не всего мира, которое было направлено против нас.

На родине настроение ухудшалось, продовольственные затруднения возрастали, высокая заработная плата, которую, во исполнение программы фельдмаршала Гинденбурга, выдавали находящимся на родине или отпущенным туда рабочим, действовала раздражающим образом на войско. И правда, большая несправедливость заключалась в том, что отозванным из войска назначали высокую плату, тогда как они уже больше не разделяли с товарищами трудов и опасностей окопной жизни, а могли спокойно работать дома по своему призванию.

Основная мысль, которой руководствовался генерал Людендорф при введении закона о трудовой повинности, была та, что работа дома, в тылу, должна быть такой же службой, как и военная, и должна соответственно низко оплачиваться.

Ко всему этому прибавилось еще вступление в войну Америки, хотя последняя и не имела еще войска. Наше Морское министерство, оптимистически настроенное, всем и каждому говорило, что и после создания армии американцам не удастся переправить ее в Европу. Однако довольно много серьезных людей утверждало, что после вступления в войну Америки для Германии исключена всякая возможность победоносно выйти из борьбы.

Но в эту тяжелую пору, в марте 1917 года, произошло событие всемирно-исторического значения, казалось, опять дававшее Германии надежду на победоносный исход: началась русская революция. Царь увидел, что Россия не может дольше нести тяготы войны и что при ее продолжении он подвергнул бы свое государство тяжелым внутренним потрясениям. Вследствие этого он ближе подошел к мысли о сепаратном мире. Но тут он не принял в расчет воли Англии. Английский посол в Петербурге Бьюкенен имел поручение во что бы то ни стало помешать заключению сепаратного мира, и он действовал сообразно своим инструкциям, когда помогал Керенскому и Гучкову свергнуть царя.

Ясно было, что подобное событие должно было иметь большое влияние на моральное состояние русской армии. Напрашивалась мысль, что на Восточном фронте при помощи нескольких энергичных наступательных операций-ударов можно ускорить и довершить распад войска. Но, с одной стороны, командующий Восточным фронтом не имел необходимых для этого средств, а с другой – наше Министерство иностранных дел предалось обманчивой надежде, что удастся вступить в переговоры с новым правителем Керенским и заключить мир. Отсюда стремление пока не нападать на русских и не раздражать их.