[Грачев 1994: 95]. Точно так же Горбачев якобы предпочитал, чтобы другие делали за него «самоубийственную работу»; им поручалось отстаивать проводимую политику, а затем принимать на себя политический удар, в то время как Горбачев сидел сложа руки и оценивал ситуацию, решая, вступиться за них или от них отречься[117]. Он также предпочитал, чтобы над одной задачей работали параллельно несколько команд [Грачев 1994: 132]. Этой тактике соответствовала склонность Горбачева к скрытности. Болдин утверждает, что по сложным вопросам Горбачев почти никогда не говорил своим соратникам однозначного «да» или «нет». Скорее его тактика заключалась в том, чтобы прибегать к междометиям, молчать или менять тему разговора [Болдин 1995: 17][118]. Все эти элементы стиля его работы были манипулятивными, но не являлись проявлениями персоналистического правления.

Однако политическая система и политические обстоятельства, при которых он пришел к власти в Москве в 1985 году, требовали от Горбачева, чтобы он был больше чем просто опытным и склонным к манипуляции председателем правления. Политическая система поощряла как консолидацию власти лидером партии, так и преклонение перед генеральным секретарем как источником мудрости и инициативы. Горбачев пытался сопротивляться подобной лести и даже осудил ее на одном публичном форуме, опасаясь, что традиционный «культ личности» негативно скажется на вере общественности в серьезный характер его программы демократических реформ [Doder, Branson 1990: 119–120]. Но укрепление имиджа партийного лидера шло рука об руку с масштабными политическими нововведениями, и от Горбачева ожидалось, что он возглавит деморализованную политическую элиту. Поэтому во время телевизионных трансляций Съезда народных депутатов в 1989 году Горбачев использовал трибуну съезда, чтобы критиковать или хвалить выступающих, создавая образ «отца», следящего за тем, чтобы дети не вышли из-под контроля. Такое поведение не принесло ему очков у тех, кто не был согласен с его политикой, но послало сигнал о том, что при демократии или нет, но Горбачев считал себя незаменимым лидером.

Когда Горбачев оказался вынужден обороняться, персонали-стические элементы в его стиле управления увеличились пропорционально угрозе. Его повторная консолидация политической власти фактически нейтрализовала Политбюро как средство оценки поведения генерального секретаря. Он все реже и реже советовался с такими советниками, как Черняев, которые поддерживали его на первых этапах его правления. В 1990–1991 годах он сетовал своим помощникам, что на деле может доверять только двоим: министру обороны Д. Т. Язову и председателю КГБ Крючкову [Болдин 1995: 386; Черняев 1993:401]. Е. М. Примаков, тогдашний главный советник Горбачева, советовал ему не слишком доверять информации, полученной от КГБ [Черняев 1993: 452]. И радикалы, и ретрограды чувствовали себя вероломно преданными, поскольку он постоянно манипулировал ими, заставляя поверить в то, что с ними согласен. В конце концов усилившемуся персонализму Горбачева не хватило ни грубой силы, ни политического авторитета, чтобы предотвратить свое смещение с поста.

Сохранение авторитета: дилемма Горбачева

В течение 1989–1990 годов Горбачев все чаще был вынужден занимать оборонительную позицию применительно к проводимой им политике и своей деятельности в качестве лидера. Столкнувшись с растущей критикой как слева, так и справа, Горбачев пытался сохранить свой авторитет, утверждая, что его ключевая концепция срединного пути остается единственной желаемой и осуществимой альтернативой реставрации тоталитарной системы или системному коллапсу и анархии. Он изо всех сил пытался сохранить свой имидж эффективного лидера и часто напоминал политической аудитории, на что он никогда не пойдет в своем стремлении преобразовать Советский Союз.

Начиная с 1988 года критика перестройки нарастала на все более независимых публичных аренах: в средствах массовой информации, на пленумах ЦК, на партийной конференции в июне 1988 года, на съезде партии в июле 1990 года, в Верховном Совете, на Съезде народных депутатов, на демонстрациях на улицах Москвы, в только что основанной (1990) Коммунистической партии РСФСР (то есть России) и на несанкционированных забастовках шахтеров, проходящих по всей стране (1989 и 1991). Хотя многие из этих критических замечаний и событий исходили от тех самых общественных сил, которые Горбачев высвободил для продвижения процесса трансформации, теперь он почувствовал необходимость установить им границы. Он стремился найти равновесие между преобразованиями, традиционными ценностями и политической стабильностью.

Так, на Первом съезде народных депутатов (1989), где некоторые ораторы говорили о коммунистической партии как о главном препятствии на пути демократизации, Горбачев назвал партию «гарантом этого революционного процесса» (то есть перестройки) и защитницей его от «как консервативных, так и ультралевых элементов» [Горшков и др. 1992:131][119]. В то время как как гласность все более радикализировалась, в 1988 году он говорил представителям СМИ: «Нам нужны, как воздух, порядок, ответственность и инициатива», и провозглашал, что «гласность в интересах народа, в интересах социализма должна быть безгранична. Повторяю, в интересах народа, в интересах социализма»[120]. Перед лицом вызовов «руководящей роли» КПСС он заявлял, что без партии, без ее фундаментального влияния на все аспекты общественной жизни перестройка не будет успешной[121]. В том же выступлении он резюмировал свою позицию следующим образом:

…перестройка – это обновление социализма, но не его демонтаж. <…> Это революционное преобразование, устранение деформации социализма, но не реставрация капитализма <…> Это возрождение творческого марксизма, новое осознание ленинских идей <…>, утверждение новых подходов и методов работы[122].

Точно так же, когда республики бросили вызов авторитету Москвы, принимая законы о суверенитете, которые противоречили законам, принятым центральными властями, Горбачев настаивал на важности Союза, объединенного «преобразованной коммунистической партией» [Горшков и др. 1992:208–209]. Когда руководство РСФСР потребовало суверенитета от диктата центра, Горбачев утверждал, что изолированная Россия – это не решение [Горшков и др. 1992: 209]. Когда радикалы призывали к упразднению партийных ячеек в армии и органах безопасности, Горбачев настаивал на том, что коммунисты имеют право на автономные организации [Горшков и др. 1992: 215–216, 221]. Когда радикалы настаивали на легализации частной собственности на землю, Горбачев заявлял о своем несогласии на том основании, что коллективная и государственная собственность должна ограничивать сферу сугубо частного предпринимательства[123]. Даже после августовского путча 1991 года Горбачев, вернувшись в Москву, призывал не обвинять миллионы рядовых членов партии в грехах партийного аппарата[124]. Также он настаивал на том, что «социалистический выбор» и «социалистическая идея» не были дискредитированы и что они остаются стержнем как его политической философии, так и единственного жизнеспособного и качественного общественного порядка[125].

На протяжении 1990–1991 годов, когда центробежные силы росли, Горбачев неоднократно предупреждал, что Советский Союз просто необходимо сохранить, пусть и в некоей пересмотренной форме. После апреля 1991 года он стал более терпим