Если бы время мельчить, дробя;

Мне даже синий небесный свод

Кажется каменным без тебя.

Я ничего не хочу знать —

Слабость друзей, силу врагов,

Я ничего не хочу ждать,

Кроме твоих драгоценных шагов.[14]

От нахлынувших эмоций в глазах защипало, закружилась голова. Оля перечитывала стихотворение вновь и вновь, вчитывалась в каждое слово, боясь верить, что эти строки предназначены для нее. Столь красивых просьб о прощении она не получала никогда прежде. Девушка посмотрела на украшение, потом на лужу, откуда его вытащила, и рассмеялась. Она не могла представить, кто, кроме Дениса, мог бы додуматься преподнести подарок вот так: без обтянутой велюром коробочки, без обязательного букета цветов, открытки или прочей дребедени, которой у нее было полным-полно. Он даже не подписался, знал наверняка, что в этом нет необходимости, – его «почерк» неповторим.

Оля еще недолго постояла на месте, а потом быстро пошла в сторону скамейки. В такт обезумевшему от счастья сердцу в голове стучало: «Я не могу без тебя жить, я не могу без тебя жить, я не могу без тебя...» От этих слов по телу пробегала сладостная дрожь, они походили на шелест листьев, на тихий шепот ветра, на хрупанье песка под ногами – на все, что она так сильно любила.

Ей не терпелось увидеть его, показать свою находку, взглянуть в глаза, в очередной раз убедиться, что и она – и она не может без него жить. Хотелось рассказать, как время умерло для нее после их ссоры, какими бесконечными бывают минуты до его появления в аллее, и каким холодным – воздух.

Денис стоял неподалеку от обугленных останков скамейки, одетый в серые джинсы, белый свитер и черную куртку.

Оля зачем-то стала считать шаги до него. Получилось ровно двенадцать.

Она остановилась и вместо слов, которых оказалось так много, что нужные было не выбрать, просто раскрыла ладонь с его подарком.

Он улыбнулся:

– А вчера не заметила.

Она тоже улыбнулась:

– А если бы нашел кто-то другой?

– Исключено. – Денис весело поморщился. – Никто не смотрит в лужи, я наблюдал за прохожими: несутся куда-то, и нет им ни до чего дела.

Повисла неловкая пауза. Он отвел глаза и смущенно признался:

– Я скучал...

– И я.

Оля сделала к нему еще один шаг – тринадцатый – и осторожно взяла за руку. Его тепло передалось ее ледяной ладони, медленно разлилось по телу, согрело, взволновало, точно веселящий газ.

– Идем? – спросил он.

Они молча побрели по дороге, держась за руки, бросая друг на друга несмелые взгляды – как раньше, до ссоры. Ей нравилось вот так идти с ним, пусть в неизвестность, но рядом. Настолько близко, чтобы слышать его неровное дыхание – каждый вздох, – ловить на губах появление улыбки и провожать ее. Для себя она поняла одно: в любви гарантий не существует.

Лера

Лера докрасила белым лаком ноготь на мизинце и подула на пальцы. Получилось хуже, чем она ожидала, но ничего другого не оставалось – мастерица в салоне, куда она обычно ходила делать маникюр, неожиданно заболела и не вышла на работу.

– Кто бы знал, что это так трудно, – вздохнула девушка, откидываясь на спинку кожаного кресла и подальше отъезжая от письменного стола.

Неожиданно послышалось сдавленное хихиканье.

Лера обернулась, но в комнате никого не было. Она поднялась, прошлась до огромной кровати, застеленной серым шелковым покрывалом.

– Тихо, тише... – услышала она голос сводного брата откуда-то из шкафа.

Лера раздвинула зеркальные дверцы, пошарила за одеждой, а смех между тем продолжался – смеялись трое.

– Антон, ты у меня сейчас получишь! – пригрозила она, заглядывая под кровать.

Нарушителей спокойствия она не обнаружила, зато нашла включенную рацию. Девушка нажала «Выкл.» и отшвырнула игрушку к двери.

С тех пор, как у брата по ее милости появились друзья, ей постоянно приходилось терпеть их шуточки, а иногда даже подыгрывать Антону.

Лера посмотрела на часы – стрелки показывали пол-одиннадцатого.

В комнату заглянула мама.

– У тебя все хорошо, дорогая?

– Угу, как всегда.

– Чудесно. – Мама поправила декольте черного платья и подмигнула дочери. – Вернусь к гостям. Мы с тобой потом поболтаем, правда?

– Ага, – вымученно улыбнулась Лера, зная наверняка, что никакого «потом» так и не случится. Или случится, но лишь для того, чтобы с губ матери сорвалось очередное «потом», а за ним еще одно и еще.

– Миша заедет за тобой? – спросила мама.

– Да. Гриша.

– Точно! Ну и славно, милый мальчик. – Дверь закрылась, и через мгновение послышался приглушенный голос отчима: – Все в порядке?

– Все замечательно. Она уже взрослая.

– Да-да, идем, – поторопил отчим, – мои коллеги хотят посмотреть твою новую машину.

Лера отвела взгляд от закрытой двери и задумчиво повторила:

– Уже взрослая...

Взрослой она была и в прошлом году, и в позапрошлом, и два года назад, и четыре. «Решай сама, ты уже взрослая», «Сделай сама, не маленькая», «Ты выросла», «Совсем большая стала», – любила говорить мать в их короткие встречи, если они сталкивались на кухне или в коридоре.

Давным-давно, когда ей было лет десять, она приходила к маме, пыталась что-то рассказывать о школе, о друзьях, о своих успехах. Та молча выслушивала, но чаще всего начинала рассказывать о себе, о своих делах, точно желала показать, насколько ей неинтересно обсуждать детские глупости. Постепенно их общение свелось к мифическому «потом», которое даже при огромном желании вряд ли могло когда-нибудь настать.

Мама находила минутку, прибегала к ней и просила рассказать, как жизнь. Лера всегда говорила: «Нормально, как обычно». Она не могла взять и выложить все события, произошедшие с ней за последние пять лет, даже если иногда ей очень хотелось. Да и маме это было не нужно, безликое «как обычно» ее вполне устраивало, хотя она и понятия не имела, какое оно, то самое «обычно», так же, как не знала, какими бывают для Леры «хорошо» или «плохо». Пропасть между ними росла день ото дня, и мост для переправы никто строить не собирался. А Лера не пожалела бы для этого ни времени, ни сил... если бы знала, что маме мост тоже нужен.

В девятом классе ей захотелось кому-то рассказать о себе, она купила дневник и откровенно написала в нем, что было, чего ждет, о чем мечтает... Лера взяла со стола расческу и усмехнулась при воспоминании о том, как однажды нарочно оставила дневник на кухне, когда никого, кроме нее и мамы, не было дома. С каким нетерпением ждала стука в дверь, неловкого признания матери, как та не удержалась и прочла ее записи. Ничего подобного не произошло. Дневник провалялся на кухне два дня, а потом его приволок Антон со словами: «Забери, а то прочтет еще кто-нибудь, тут же личное». После этого случая девушка прониклась к сводному брату необычайно теплым чувством, тот перестал быть для нее просто мальчиком, с которым ей приходится жить в одном доме. Они вместе завтракали, ужинали, иногда смотрели в гостиной телевизор, а бывало, даже в «плейстейшн» играли. Ей нравилось – выходило очень по-семейному. Как будто они и вправду брат и сестра, родные, а не сводные, на какое-то время предоставленные сами себе.